Игорь Дубов - Куси, Савка, куси!

Он почувствовал, что его знобит. Судя по всему, модуль не справлялся с высокой температурой, и следовало бы снова укрыться в обжитом уже буераке и лежать там, пока не удастся окончательно- прийти в себя.

Так он и поступил. Рука и бок болели меньше, но голова время от времени предавала его, и тогда он внезапно чувствовал тошноту и слабость, а потом, выплывая из обморочных глубин, понимал, что был без сознания. Однако мысли его не путались. Они текли, простые и связные, и только угрожающей была их неестественная замедленность, которую он, тем не менее, воспринимал со странным безразличием.

Почему его не нашли, было ясно, как божий день. Установка на месте дома Мосальского пусть даже отлично замаскированной аппаратуры вызывала чудовищную флюктуацию – поскольку аппаратура должна была стоять там с самого сотворения мира.

Он представил себе Пайка, и Ямакаву, и Мориса Пети, и толстого Свенссона, подавленно молчащих, старающихся не встречаться друг с другом глазами. И тогда он ощутил их отчаяние- отчаяние, от которого в пыль крошится эмаль, и из следов от ногтей выступает кровь. Им было хуже, чем ему, хоть они были там, а он здесь. Он мог, по крайней мере, что-то придумать. Но только – что?!

Прямое послание исключалось. Его нельзя было зарыть в горшке на огороде, вышить на шапке Мономаха, оставить в виде вымпела на дне Океана Бурь. Однако наверняка существовал, должен был существовать способ дать знать о себе. Его надо было лишь найти. А времени для этого у Свиря было с избытком. Если разобраться – целая жизнь.

Вечером, в сумерках, он, еще слабый, подкрался к селу. Конечно, это село могло оказаться и не Кудриным, но главное, что оно было, и что, как минимум, на одном из его огородов стояло пугало. Свирь был согласен даже на это тряпье. Однако оно не понадобилось. Чьи-то порты и рубаха сушились на крайнем дворе, их не собрались к вечеру снять, и уже в полной темноте, срубив здоровой рукой бросившегося на него кобеля, Свирь сорвал их с веревки и пулей помчался к лесу, уходя от вздыбившегося лаем и криком селения.

Преследовать его не решились, и он перелесками постарался уйти подальше на север, чтобы затаиться и отлежаться до утра. Утром он собирался выйти к Пресне и там, возле какой-нибудь запоминающейся излучинки, зарыть свой комбинезон.

Всю ночь его снова бил озноб – но меньше. Он уже не стучал зубами и не дрожал всем телом, а к утру вообще сумел не забыться, а уснуть.

Проснулся он поэтому поздно и, проснувшись, удивился, увидев себя в краденой одежде. Он совершенно не помнил, когда успел переодеться, но, тем не менее, это произошло, и комбинезон, отторгнутый и несчастный, лежал рядом, свернувшись серебристым рулончиком. С некоторым трудом Свирь поднялся. Голова еще кружилась, но уже только от слабости, а переломов он и вовсе не чувствовал. Теперь он мог идти. Он так и не решил, что будет делать дальше, но пока что первым делом следовало избавиться от комбинезона.

Пошатываясь и осторожно переступая босыми ногами, Свирь шел к Пресне. Он совсем не умел ходить босиком. Правда, за последние полгода ноги его загрубели, растертые похожей на дерево кожей плохих сапог, но этого было недостаточно. Через несколько дней на подошвах нарастет ороговевший слой, а сейчас он ступал неуверенно и шел медленно. Поэтому до Пресни, а точнее – сперва до Кабанихи и только потом до впадения ее в Пресню, он добрался лишь через час.

Перебравшись через Кабаниху и выбрав подходящее место у ее устья, он еще с полчаса отдыхал, прежде чем начать рыть. Он вообще никуда не шел бы сегодня, но с комбинезоном надо было расстаться как можно быстрее, а делать это в лесу без каких-либо ориентиров Свирь не хотел.

Отдохнув, он стал ковырять веткой землю у большого камня на бугре над зарослями ивняка. Часам к двум яма была готова, и развернув последний раз комбинезон и прощально трогая пальцами браслеты, Свирь вдруг чуть не выронил его из рук от неожиданной, пробившей насквозь все тело мысли.

Он лихорадочно еще раз проверил себя, но ошибки не было. Заряд прокол-пакета при снятии фиксаторов мгновенно переходил в любой предмет, равномерно распределяясь по нему. В случае попадания в зону действия темпоратора предмет перебрасывался вперед или назад по хроноканалу на интервал, соответствующий величине и знаку заряда. Сантеры пользовались этим для транспортировки флюктуационно нейтральных материальных памятников. Но главное было в том, что накопленный заряд генерировал возмущения хронополей, которые легко фиксировались любыми приборами. И надо было только правильно рассчитать, с чем, из того, что дойдет отсюда, из глубины веков, до двадцать второго столетия, будут работать историки и что, вероятнее всего, кому-то придет в голову прохронометрировать.

Но сначала следовало узнать – в каком он веке.

Теперь он шел, почти бежал в сторону Тверской дороги, не в силах бороться с бьющейся в теле нервной горячкой. Шанс! У него был шанс. Мышиный хвостик удачи, отравляющий кровь лихорадкой погони.

Где-то далеко, за многие сотни лет, стояли чудесные утра, насквозь пропахшие озоном, текли дороги, растворяясь в золотистом рассвете, и теплый океан бился об утесы, осыпая мелкими брызгами стеклянную стену перед пока еще его столом. Потерянный дом. Только сейчас он понял это. Именно там был его дом. Весь тот мир был его домом. Домом, в котором остались его друзья и дела, а теперь еще – и Наталья. Он обязательно должен был вернуться туда. Хотя бы для того, чтобы снова сесть за свой стол, постоять у стены, набрать код регионального информатория…

Он вдруг представил свои вещи умершими, эйдетически отчетливо увидел отчужденную от него горку, где на потертой коробочке фона лежали присоски гамака и старенькие поляроиды, а рядом были аккуратно кем-то сложены мнемокристаллы, микрофиши и кассеты с его уже не существующим голосом – и содрогнулся. Вещи погибших всегда выглядели страшнее, чем сами мертвецы. В трупах, какими их видел Свирь, не было ничего общего с теми людьми, которых он знал живыми. Мозг отказывался воспринимать и принимать смерть. И только когда он брал в руки их осиротевшие, жалкие в своей ненужности вещи – вот тогда его разом сминала и душило, пронзало от темени до крестцовых позвонков осознание конца. Вещи тех, кто погиб, были гораздо мертвее своих хозяев. Его вещи тоже, наверное, уже начали умирать…

«Ну, нет! – подумал он, обращаясь неизвестно к кому. – А это вот видали? Я еще выберусь!»

Он стал перебирать опасности, которые могли подстерегать его здесь, и вдруг вспомнил о совсем позабытых им татарах. Это было очень кстати. Сейчас их могла оказаться пропасть в этом краю, и передвигаться поэтому следовало осторожно – не выскакивать, очертя голову, на большак, а осматриваться, схоронясь. Попадать к татарам Свирь совсем не хотел.