Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

Дѣвушка замолкла и опустила голову внизъ. Мы нѣкоторое время молчали. Монастырскіе колокола вдругъ ударили дружно и гулко. Ліенъ вздрогнула.

– Это правда! Но вы научите меня… Вы такой умный, такой добрый… Что дѣлать, какъ устроить, чтобы я опять стала… могла, какъ раньше, молиться и жить какъ раньше?… Раньше все было – такъ просто, теперь все… спуталось…

– Опять… варварскій голосъ твой разбудилъ меня!.. Замолчи, большеногій попугай!.. – пробормотала Ханъ-Ми, просыпаясь въ своихъ креслахъ, послѣ короткой дремоты. – Складывай свои бумаги… и принимайся за ужинъ… Скоро придетъ отецъ!..

На этотъ разъ я даже радъ былъ ея вмѣшательству. Я вышелъ въ монастырскій садъ, полный благоуханія и вечернихъ тѣней. Я отыскалъ въ укромномъ уголкѣ мшистый камень и присѣлъ на немъ. И меня, я чувствовалъ, покидало спокойствіе, и осаждали многіе вопросы, и давно я уже не могъ молиться, какъ раньше!.. Но сильнѣе всѣхъ говорило во мнѣ состраданіе къ Ліенъ.

– Хао! Старшій нашъ братъ отдыхаетъ! Старшій нашъ братъ уже откушалъ свой ужинъ?.. Пусть старшій братъ, возвращается поскорѣе домой… Падаетъ роса, а съ ней приходятъ лихорадки… – раздался вблизи меня знакомый голосъ.

Я вздрогнулъ отъ неожиданности, но послушался, всталъ, и мы вмѣстѣ съ тучнымъ улыбающимся монахомъ пошли по широкой тропинкѣ, еще свѣтлой, среди чащи быстро темнѣвшаго сада.

– Старшій мой братъ печаленъ и задумчивъ…

Пусть старшій братъ не забываетъ, что величайшіе мудрецы напрасно старались разгадать загадку жизни…

– Такъ какъ разгадка ея въ самомъ бытіи, которое и есть ея источникъ… Змѣй, кусающій свой собственный хвостъ! – окончилъ я тысячу разъ слышанное отъ него поученіе.

– Совершенно вѣрно!.. – спокойно согласился онъ. – Такъ сказалъ великій учитель Фо!

Наступило унылое время зимнихъ дождей, когда все и даже надоѣдливый гулъ монастырскихъ колоколовъ казался сдавленъ и хриплъ. Затѣмъ подошли наши рождественскіе праздники, которые мы встрѣтили сообща довольно весело у управляющаго. Въ числѣ приглашенныхъ, какъ православный, былъ и мой Сянь-шань. Онъ держалъ себя съ большимъ достоинствомъ, усиленно старался говорить по-русски, не смущаясь шутками Стежнева и смѣхомъ присутствующихъ. Одѣтъ онъ былъ великолѣпно, въ шелковое фіолетовое, узорчатое платье. Я, видѣвшій его въ Пекинѣ въ періодъ крайней нужды одѣтымъ не менѣе нарядно, сильно подозрѣвалъ, что и эти шелки взяты на прокатъ. Но я ошибся. Сянь-шань на новой должности быстро оперился. Его столъ и домашняя обстановка замѣтно улучшились. Благодаря стараніямъ Ліенъ, которая въ сущности завѣдывала всѣмъ въ домѣ, чистота и порядокъ царствовали тамъ для китайцевъ необычные. Наконецъ, у Сянь-шаня стали водиться, несомнѣнно, деньги. Онъ то и дѣло, подъ предлогомъ „дѣлъ“, отлучался въ городъ и проводилъ ночи внѣ дома. Чтобы избавиться отъ воркотни Ханъ-Ми, онъ отпускалъ ей въ такихъ случаяхъ большія суммы денегъ на покупку опіума или прямо приносилъ ей шарики его, какъ городской гостинецъ. Несчастная все болѣе и болѣе худѣла, воспаленные глаза ея безпокойно бѣгали по сторонамъ, а руки и ноги безсильно гнулись и дрожали, неспособныя ни къ какой работѣ. Ліенъ замѣчала все это, и грусть не покидала уже ея нѣкогда веселаго и оживленнаго личика. Согласно китайской морали, она не дѣлала все-таки никогда малѣйшаго замѣчанія родителямъ ни въ глаза, ни за глаза. Казалось, она не позволяла себѣ задумываться ни о своемъ положеніи, ни о своемъ будущемъ.

Вскорѣ прошла краткая зима, и приближеніе весны дало себя чувствовать. Зимнія ненастья стали менѣе надоѣдливы, мало-по-малу ушли тучи, и яркое, лучистое солнце начало сильно согрѣвать влажную, размякшую почву. Вездѣ буйно поднялась разнообразная зелень, поблекшая и захирѣвшая въ струяхъ холодныхъ зимнихъ дождей. Цвѣты раскрыли свои чашки и гроздьи бѣлыхъ да розовыхъ лепестковъ покрыли плодовыя деревья. Сильный ароматъ цвѣтущихъ померанцевъ несся съ окрестныхъ полей и садовъ. Съ пагоды несся въ опредѣленное время колокольный звонъ до того радостный, что не раздражалъ меня, а веселилъ. Издали отвѣчали ему такіе же мѣрные протяжные звуки колоколовъ и гонговъ другихъ пагодъ. Подошелъ китайскій Новый Годъ съ его общимъ весельемъ, ликованіемъ, съ торжественными процессіями, съ потѣшными огнями и обычнымъ нашествіемъ цвѣтовъ на людскія жилища. Колокола и гонги неистово весь день напролетъ гудѣли въ пашемъ буддійскомъ монастырѣ и въ городскихъ храмахъ.

Я вмѣстѣ съ семьей Ми-ло-ва-нь-о принялъ участіе въ общихъ празднествахъ, но веселье наше не было такъ беззаботно, какъ тогда въ Пекинѣ.

У Маджи оказались школьныя знакомства, и онъ исчезъ; Сянь-шань, видимо, стѣснялся меня и радъ былъ, когда я выразилъ желаніе вернуться домой. Я осторожно прошелъ наверхъ въ мои комнаты и выставилъ рамы. Сверху изъ моего окна открывался прекрасный видъ на монастырскую рощу, на ликующій городъ и долину рѣки. Теплый вѣтеръ несъ благоуханія, колокольный звонъ и говоръ голосовъ. Я тамъ видѣлъ развѣвающіеся флаги и угадывалъ по внезапнымъ взрывамъ шума праздничныя потѣхи толпы.

Совсѣмъ какъ у насъ въ Пасху! Внизу, по плитамъ дворика, то и дѣло стучали деревянныя подставки китайскихъ женскихъ башмаковъ, шелестѣли шелковыя платья и раздавались тонкіе голоса посѣтительницъ:

– Почтенная, престарѣлая госпожа Ханъ-Ми, позвольте пожелать вамъ всего хорошаго!..

Гости проходили вереницей: изъ моего убѣжища я отлично различалъ ихъ фигуры, похожія на пестрыхъ бабочекъ со сложенными крыльями, ихъ раскрашенныя лица, цвѣтные вѣера, букеты и большія булавки изъ поддѣльнаго нефрита въ волосахъ – точь-въ-точь усики насѣкомыхъ.

Онѣ присѣдали въ глубокихъ поклонахъ, похожихъ на наши высокоторжественные реверансы. Ліенъ частенько провожала ихъ до воротъ. Разъ, возвращаясь, она взглянула вверхъ, и глаза наши встрѣтились. Лицо ея было тоже напудрено и нарумянено, ея фигура, перехваченная въ тальѣ широкой лентой съ бантомъ на спинѣ, тоже напоминала не то муху, не то стрекозу. Она страшно смутилась.

– Вы… дома?.. Вы одни?..

– Да! Отецъ вашъ ушелъ съ пріятелями, а Маджи куда-то исчезъ…

– Вамъ вѣрно скучно?.. Почему вы не идете къ вашимъ друзьямъ?

– У меня ихъ нѣтъ!..

– Какъ жаль, что вы не можете прійдти къ намъ…

– Ничуть не жаль! Что сталъ бы я дѣлать съ вашими дамами?.. Да что это, Ліенъ, вы сегодня, кажется, тоже нарумянились?!

Дѣвушка покраснѣла ярче румянъ.

– Такъ… Нужно… – сказала она глухо. – Хотите, я вамъ пошлю чаю и сластей… Все-таки вамъ будетъ веселѣе…

Она оглянулась въ сторону воротъ, гдѣ опять зазвучали голоса, и проворно юркнула въ глубину дома.

Вскорѣ слуга принесъ мнѣ чаю и сладкаго печенья; я принялся за книги, но всякій разъ, когда во дворикѣ раздавались голоса, я не могъ удержаться, чтобы не подойти и не взглянуть въ окно.