Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

„Маленькое повѣшеніе“ была мучительная общеизвѣстная пытка. Жертву подвѣшивали такъ низко надъ землею, что она могла касаться ея только концами пальцевъ.

– Что же такое онъ сдѣлалъ, что вы такъ жестоко хотѣли его наказать? – спросилъ я, содрогаясь.

– Мы голодны… Годъ тяжелый… Все дорого… Онъ безъ мѣры обиралъ насъ. Онъ не только бралъ съ насъ деньги за наемъ, онъ заставлялъ насъ дѣлать больше, чѣмъ мы договорились, а деньги пряталъ себѣ… – толковали мнѣ выборные.

Я отослалъ ихъ къ управляющему, а самъ прислонился къ стѣнѣ и сталъ тоскливо прислушиваться къ говору окружающихъ… Вдали гулко звенѣлъ монастырскій вечерній благовѣстъ. Рабочіе продолжали жаловаться на Ми. Я понялъ, откуда происходило возрастающее благосостояніе моего учителя. Я не сомнѣвался, что его прогонятъ съ завода, но я сомнѣвался, правда ли все, что мнѣ разсказывали раздраженные рабочіе.

Подъ конецъ я недостаточно внимательно ихъ слушалъ, углубившись въ свои размышленія… Они повторяли все то же, а мнѣ вспомнилось вдругъ грустное, испуганное личико Ліенъ тогда… въ Пекинѣ. Можетъ быть, у многихъ изъ нихъ есть такая же Ліенъ?! Глупый старикъ погубилъ и опозорилъ всѣхъ… Куда дѣнутся они, и чѣмъ это кончится? – раздумывалъ я.

Мое вниманіе было вновь привлечено движеніемъ толпы и возраставшими криками. Многіе изъ окружающихъ обернулись назадъ. На дорогѣ показались конные манчжурскіе солдаты, за которыми, очевидно, послали въ городъ. Они въѣхали въ толпу и стали бить нагайками безъ разбору направо и налѣво. Колокола продолжали ровно гудѣть.

– Бѣги! Спасайся!.. Бей!.. Обманъ!.. – закричали въ толпѣ, которая теперь пятилась и жалась къ стѣнѣ. Въ воздухѣ замелькали камни. Раньше, чѣмъ я успѣлъ спрятаться въ ворота и задвинуть засовъ, я былъ опрокинутъ, смятъ, и дворъ наполнился разъяренными рабочими.

. . . .

Очнулся я въ квартирѣ управляющаго. Голова у меня была повязана мокрымъ полотенцемъ, члены страшно болѣли.

– Что случилось?!

– Плохо! Тысячные убытки… – отвѣтилъ угрюмо Ѳома Ѳомичъ. – Слава Богу, что вы очнулись! Какъ вы чувствуете себя?!

– Болитъ все!

– Ну, ничего! Вы молоды… Разъ вы очнулись, все будетъ хорошо… Кости у васъ цѣлы… Мы боялись только, чтобы вы кровью не истекли… Долго вы не приходили въ себя… Прямо изверги… Сторожа одного убили…

– Убили? – переспросилъ я.

– Да, убили!.. Все пробирочное отдѣленіе разнесли… Тысячные убытки… Еслибъ не догадались мы и не стали поливать ихъ водою изъ пожарныхъ трубъ, не знаю, чѣмъ кончилось бы… Смѣшно вспомнить, какъ эти нехристи боятся воды!.. Съ тѣхъ поръ насосы все время держимъ на готовѣ…

– Что-жъ будетъ дальше?!

– Да вотъ, не знаю! Развѣ пробирочное отдѣленіе перенесу къ себѣ, въ домъ, а самъ переберусь въ холостыя квартиры… Придется всѣмъ потѣсниться… Что-жъ дѣлать… Разгаръ работъ… остановить нельзя…

– А Ми?

– Ми придется выгнать… Онъ, знаю я, не хуже другихъ, всѣ они дѣлаютъ то же… Здѣсь это въ нравахъ… Только ему что-то не повезло… Дороговизна теперь большая, вызванная наводненіемъ въ долинѣ Хуанъ-Хэ… А заработанной платы повысить мы не можемъ… Заказы изъ Европы пришли неважные.

Ѳома Ѳомичъ пустился въ общія разсужденія о характерѣ китайцевъ, ничуть не отличающіяся отъ общихъ мѣстъ въ „Путешествіяхъ по Китаю“ всякихъ европейцевъ. Несмотря на долгіе года, проведенные имъ въ этой странѣ, онъ также поверхностно зналъ китайцевъ, какъ поверхностно знаетъ простолюдинъ явленія окружающей его природы.

Я не слушалъ его разглагольствованій и раздумывалъ о дальнѣйшей судьбѣ порочнаго, а все таки милаго мнѣ, привѣтливаго и мягкаго Сянь-шаня. Мнѣ трудно было вообразить себѣ, что вся семья уйдетъ скоро и навсегда въ невѣдомую даль, и я останусь здѣсь одинокій жить среди чуждыхъ мнѣ людей.

– Вѣдь эта система вознагражденія одинакова для всѣхъ во всемъ краѣ, начиная съ рабочаго и кончая мандаринами… – оправдывалъ я старика.

Тѣмъ сильнѣе обрадовался я, когда на другой день, чувствуя себя лучше, я сошелъ внизъ, чтобы отправиться въ паланкинѣ къ себѣ домой, и увидѣлъ на ступеняхъ лѣстницы Ми. Онъ съ искренней радостью привѣтствовалъ меня и заботливо помогалъ усѣсться въ носилки.

– Что же, почтенный Сянь-шань, вы останетесь на заводѣ?..

– О, да! Только вотъ, высоко-великодушный господинъ управляющій перевелъ меня внутрь ограды!

Ми вздохнулъ.

– Что жъ дѣлать!.. Людей нѣтъ!.. Къ тому же все уладилось!.. – объяснилъ мнѣ Ѳома Ѳомичъ перемѣну своего рѣшенія и весело махнулъ рукою.

На верхней площадкѣ лѣстницы подъ большимъ краснымъ зонтикомъ стоялъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ слугъ важный китайскій чиновникъ и быстро глядѣлъ узкими, блестящими глазками на мою повязанную окровавленнымъ полотенцемъ голову. Я понялъ, что мой выѣздъ былъ собственно представленіемъ, устроеннымъ ради него. Въ воротахъ стояли солдаты съ драконами на груди и спинѣ, солдатъ же увидѣлъ я вдали на чайныхъ плантаціяхъ, гдѣ по прежнему сновали толпы рабочихъ въ синихъ рубахахъ и шароварахъ, собиравшихъ съ кустовъ душистыя листья.

Въ дѣйствительности я не былъ даже особенно боленъ, раны мои стали быстро заживать, благодаря внимательному уходу Ліенъ. Ханъ-Ми отпускала дѣвушку ко мнѣ въ комнату, въ виду исключительности моего положенія и косвеннаго причастія къ нему главы дома.

– Дѣти должны отвѣчать за родителей! – поучала она меня, когда я сошелъ внизъ и сѣлъ на верандѣ въ ихъ семейномъ кругу.

– Матушка, да вѣдь И все равно, что нашъ старшій братъ!.. – смягчила замѣчаніе матери Ліенъ.

Ми, однако, молчалъ, разговоръ, видимо, былъ ему непріятенъ, и онъ быстро перевелъ его на разсказъ о служебныхъ дѣлахъ. Несмотря на засуху и общій недородъ, сборъ чая былъ на заводскихъ плантаціяхъ удовлетворительный, а цѣны ожидались высокія. Съ присущимъ китайцамъ пристрастіемъ къ земледѣлію, Ми подробно разсказывалъ, какими мѣрами ему удалось достигнуть въ короткое время своего управленія такихъ результатовъ.

– Все это я прочелъ въ древнихъ книгахъ Кингъ! – хвалился онъ.

Нѣсколько дней спустя я отправился вмѣстѣ съ Ми на заводъ. Мы шли, весело болтая, по обычной тропинкѣ въ гору между густымъ кустарникомъ, гдѣ чирикали птички и звенѣли стеклянные колокольчики. Несмотря на ранній часъ, жаркое время года давало себя чувствовать, и я обливался потомъ. Мы миновали уже плантаціи и направились къ воротамъ завода, когда вдругъ Сянь-шань, который шелъ впереди, замолкъ, остановился, а затѣмъ быстро пошелъ дальше, повернувъ голову въ сторону. Въ тотъ же мигъ я у входа въ заводъ въ тѣни сѣрой стѣны замѣтилъ рядъ странныхъ человѣческихъ фигуръ. Онѣ были закованы въ цѣпи по рукамъ и ногамъ, и у каждой былъ надѣтъ на шею огромный деревянный воротникъ въ видѣ квадратной доски. Исхудалыя, испитыя, грязныя ихъ лица были безсмысленны и омертвѣлы. При нашемъ приближеніи они стали издавать жалобные звуки, просить о Подаяніи. Я узналъ среди нихъ бывшихъ нашихъ рабочихъ. Окровавленная голова предполагаемаго убійцы сторожа висѣла въ сѣткѣ у входа. Я до того растерялся, что забылъ подать несчастнымъ милостыню, составляющую единственное ихъ содержаніе во время заключенія. Я вернулся назадъ, но Ми побѣжалъ дальше, какъ ошалѣлый. Полицейскій принялъ отъ меня деньги и спряталъ ихъ въ мѣшокъ за пазухой. Напрасно мы просили китайскія власти, чтобы они убрали острожниковъ; насъ не послушали, намъ доказывали, что китайскіе законы требуютъ, чтобы пострадавшіе были свидѣтелями наказанія. Голова казненнаго стала разлагаться и распространяла на весь заводъ удушливый смрадъ. И всякій разъ, когда этотъ нестерпимый запахъ особенно надоѣдалъ мнѣ или когда болѣе громкій звонъ цѣпей долеталъ изъ-за стѣны, я невольно искалъ глазами Сянь-шаня, наблюдающаго за работами во дворѣ завода. И не я одинъ это дѣлалъ, это дѣлали всѣ. Кругомъ китайца образовалась мало-по-малу странная пустота. Приближеніе его разсѣвало собравшіяся для разговоровъ группы рабочихъ, всякій отвѣчалъ ему коротко и неохотно, и даже Ѳома Ѳомичъ, который, подозрѣваю, въ значительной мѣрѣ вліялъ на рѣшеніе судебнаго разбирательства, при встрѣчѣ съ нимъ, глядѣлъ куда-то въ сторону.