Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

Ораторъ умолкъ. Толпа молчаливо, въ грустномъ настроеніи, разбрелась въ разныя стороны.

Уангъ-Мингъ-Тсе всю дорогу ни разу не взглянулъ на сына. Только у воротъ фанзы глаза ихъ встрѣтились на мгновеніе. А-Пе спросилъ спокойно:

– Что, отецъ, не повести ли буйвола на рѣку?.. Мы забыли это сдѣлать поутру!

– О, да! Это вѣрно: мы забыли… – согласился Уангъ, но сейчасъ же перемѣнилъ рѣшеніе. – Не нужно, А-Пе, ты просто облей его во дворѣ водою изъ ведра.

Бабушка и Та-Ньянгъ вопросительно взглянули на озабоченныя лица мужчинъ, но спросить ихъ не смѣли.

Только Хонгъ-Ю не могла удержаться и стала разспрашивать И-По, что случилось въ кумирнѣ. Тотъ сначала притворялся очень задумчивымъ, даже сердитымъ, но въ концѣ концовъ разсказалъ сестрѣ, что пріѣзжалъ нарочный изъ Пекина, сынъ старика Ченгъ-Линъ-Ли и ругалъ заморскихъ чертей, которые разбили дорогой фарфоръ во дворцѣ Богдыхана…

Та-Ньянгъ кой о чемъ догадывалась, но не рѣшилась разспрашивать дѣтей помимо отца, чтобы не уронить въ ихъ глазахъ его достоинства. Она терпѣливо ждала, пока всѣ лягутъ спать, и ей можно будетъ свободно поговорить съ мужемъ. День прошелъ по внѣшности точь въ точь, какъ и другіе праздничные дни, но въ сущности сквозь улыбки и разговоры домашнихъ проглядывали скрытый страхъ и слезы. Пища поѣдалась поспѣшно, разговоры кончались быстро.

Съ наступленіемъ ночи А-Пе опять ушелъ запереть ворота фанзы и по привычкѣ выглянулъ за нихъ. На рѣкѣ блестѣло меньше огней, и ракеты не взлетали, какъ вчера, на воздухъ. Мракъ и холодъ ночи вдругъ точно ворвались въ спокойное сердце парня и смутили его.

– „Потому что многіе изъ нихъ не воротятся“… вспомнилъ онъ слова оратора въ кумирнѣ.

Онъ поспѣшно заперъ ворота, точно въ страхѣ, что кто-то безвозвратно уйдетъ сквозь нихъ.

– А можетъ быть отецъ пошлетъ и… меня… – раздумывалъ онъ, тщетно стараясь побороть незнакомое ему до сихъ поръ, жуткое чувство.

– Кто нибудь долженъ погибнуть!.. Не умру я, такъ умрутъ другіе, такіе-же молодые, крѣпкіе… Но справедливо, чтобы тѣ, что умрутъ, хоть что-нибудь узнали въ жизни… Я ничего не узналъ… За грѣхи умершихъ будутъ каяться живые… Отецъ вѣрно сейчасъ скажетъ мнѣ, если рѣшилъ, вѣрно скажетъ еще до сна…

Но старикъ Уангъ хранилъ молчаніе. Только когда остался вдвоемъ съ женой, онъ не выдержалъ и разсказалъ ей съ неудержимой скорбью обо всемъ и о своемъ рѣшеніи.

– А-Пе!.. А-Пе!.. Милый А-Пе!.. На то я родила тебя, на то воспитывала!.. простонала Та-Ньянгъ.

– Перестань, старуха!.. Иди спать! Ночь длинная… Авось богъ Грома броситъ гибель на хищныхъ завоевателей, и погибнутъ они подобно призракамъ…

Вопреки надеждамъ стариковъ ночь тихая, теплая, благоухающая рѣяла беззвучно надъ землею и дышала въ широкія окна домика Уанговъ.

Супруги не спали. Все они ворочались съ боку на бокъ. Деревянная подушка Та-Ньянгъ стала влажной отъ слезъ. Наконецъ Уангъ коснулся плеча старухи.

– Встань, зажги лампу и насыпь въ мѣшокъ рису.

Женщина послушно поднялась, прошла тихо, какъ привидѣніе, мимо спящихъ дѣтей и направилась въ кладовую. Уангъ между тѣмъ считалъ мѣдныя сапеки и нанизывалъ ихъ на ремень, какъ подобаетъ для путешественника. Много денегъ онъ не могъ дать сыну. Годъ былъ изъ ряду вонъ плохой. Старикъ, поглядывая со скорбью на ничтожную сумму вспомоществованія, утѣшалъ себя, что деньги на войнѣ только обуза, что солдаты живутъ всегда и вездѣ добычей.

Рисъ и деньги родители положили на столѣ въ главной комнатѣ и вернулись къ себѣ въ спальню. Та-Ньянгъ обняла голову мужа, и такъ просидѣли они въ темнотѣ безъ словъ и движенія, поддерживая другъ друга и прислушиваясь, скоро-ли зазвучать знакомые шаги.

Наконецъ сѣдой разсвѣтъ проскользнулъ внутрь дома. Вскорѣ кашлянулъ проснувшійся А-Пе. Родители слышали, какъ онъ одѣвался, стараясь двигаться возможно тише, чтобы не разбудить спящихъ. Онъ вошелъ въ главную комнату дома, въ комнату предковъ, гдѣ вчера молились они, и отперъ наружныя двери. Затѣмъ все надолго затихло: и шаги, и даже дыханіе парня. Вдругъ зазвенѣли… сапеки. И опять все замерло. Старики неожиданно разслышали легкіе шаги сына, направляющіеся къ нимъ, и сердца у нихъ крѣпко забились. Но А-Пе только подошелъ къ дверямъ, постоялъ немного, и также тихо ушелъ. Онъ опять заходилъ по комнатѣ предковъ, и слышно было, какъ онъ трогалъ предметы, передвигалъ стулья, шуршалъ цвѣтами…

Зачѣмъ только все это онъ дѣлалъ, они объяснить не могли… Опять тихо звякнули сапеки… Та-Ньянгъ вскочила, но Уангъ придержалъ ее за рукавъ…

Между тѣмъ А-Пе все блуждалъ по дому, точно безумный. Онъ уходилъ, возвращался, заглядывалъ въ кухню, въ дѣтскую, гдѣ спали безмятежно И-По и Хонгъ-Ю. Вотъ, наконецъ, деревянныя подошвы его сандалій застучали на верандѣ. Онъ обошелъ кругомъ домъ и раскрылъ ворота. Уангъ и Та-Ньянгъ вошли въ комнату предковъ и оттуда сквозь открытыя двери слѣдили за нимъ. Широкоплечая его фигура въ синей рубахѣ, съ мѣшкомъ риса на спинѣ, мелькнула въ пролетѣ воротъ и исчезла за ихъ краемъ.

– Сынъ мой, сынъ! – простонала Та-Ньянгъ, простирая руки.

Уангъ зажалъ ей ротъ рукою.

– Такъ хочетъ Земля и Небо! – проговорилъ онъ съ трудомъ. Слезы градомъ заструились по осунувшемуся лицу старика.

Супруги подождали, пока шаги удаляющагося сына не затихли окончательно на каменистой тропинкѣ. Тогда только они вышли за ворота. Солнце едва взошло. Покрытыя росою окрестности сверкали, точно усыпанныя алмазами и жемчугомъ. Желтая Та-Шуей-Хи медленно текла серединой долины. Густо неслись по ней суда, суденышки и большія „джонки“. Тамъ, гдѣ охранныя насыпи и плотины скрывали корпусы кораблей, казалось, что ихъ вздутые, желтые и коричневые паруса сами несутся надъ землею, подобно большимъ птицамъ или небеснымъ драконамъ. По многимъ мостамъ, дугою переброшеннымъ черезъ рѣку, шли люди, миновали горбы мостовъ и исчезали по ту сторону ихъ, точно проваливались въ бездну…

А-Пе уже никогда не вернулся въ долину желтой Та-Шуей-Хи. Онъ погибъ, защищая отъ пришельцевъ свою милую родину. Имя его занесено въ скрижали на алтарѣ предковъ, и по праздникамъ это имя ласкаетъ запахъ родныхъ цвѣтовъ, голубой дымъ фиміама и тихія молитвы родныхъ.

Страну Благородной Желтой глины, древнюю колыбель Китая, два года подъ рядъ посѣтила такая засуха, что всякій разсказъ о ней покажется невѣроятнымъ. Старики смутно вспоминали о такомъ же бѣдствіи временъ ихъ младенчества, когда треть мужского населенія принуждена была уйти на югъ. Испытаніе прекратилось только тогда, корда въ числѣ выходцевъ удалились преступники, вызвавшіе своими прегрѣшеніями гнѣвъ Высокаго Неба. Долго спустя, рожденіе дѣвочки встрѣчалось въ семьяхъ, какъ несчастіе. Запросъ на мужчинъ былъ таковъ, что добрые нравы не рушились только благодаря сознанію, что новые грѣхи могутъ вызвать новое наказаніе.