Генри Каттнер - Все - иллюзия [сборник]

То, что последовало дальше, в некотором роде было гомерическим. Куча серебристых тел барахталась и кричала в холодной, черной воде, мощные удары отправляли их вниз один за другим против их воли — все это было сущим кошмаром. Рэн сцеплялся с молодыми и сильными, в конце концов, побеждал их и швырял в бездну. Он толкал возражающих вбок и вниз. Расталкивал старых. Выхватывал вопящих детей из рук матерей и бросал вниз, отправляя следом и самих матерей.

К этому времени уже начали падать звезды, издалека, из открытой воды. То и дело они находили цели, иногда попадая в какого-нибудь мечущегося беглеца, которого Рэн сам толкнул навстречу смерти. Он не мог ничего с этим поделать, он не думал об этом. Ничто не имело значения, кроме того, что нужно привести клан к Левиафану и принять то, что последует за этим.

Высоко над головой Рэн слышал стихающие, нечеловеческие вопли Дагона и животные крики тех, кто в бешеном ужасе рвался наверх, не образуя ни одной мысли разумом, который уже перестал быть разумом человека.

Рэн не обращал на них внимания. Возможно, они сумеют проплыть мимо Разрушителей, хотя таких будет немного. Сейчас это было уже неважно. Те, кто так бездумно убегал, уже никогда больше не станут людьми, даже если прорвутся к сомнительной свободе верхних слоев моря. Они оставили все человеческое позади, тут, в глубинах, рядом с Рэном и испуганными остатками племени людей. Если для человечества еще оставалось какое-то будущее, оно ждет их внизу.

Рэн изо всех сил толкал свой народ вниз, к воротам и Левиафану.

Съежившийся клан — единственное, что осталось от Человечества, теперь, дрожа и скуля, висел перед стражем врат. Пробившись через толпу, Рэн испустил мощную, охватившую все племя мысль, с помощью которой он попытался успокоить их, как только мог, а затем встал перед огромным глазом в живой скале.

И на этот раз кит увидел Рэна, увидел и услышал.

Потому что, когда раскрывшаяся мысль Рэна разошлась во все стороны, она коснулась не только человеческих разумов. Мыслящее сознание коснулось другого мыслящего сознания, и, одной частью безмятежного, величественного разума, Левиафан посмотрел в лицо и сознание человека. Другой стороной и дальним полем зрения, он продолжал взирать на то, что не мог представить ни один человек, ни сейчас, ни когда-то давно.

Дождь сверкающих звезд уже падал на клан, пока последний вождь Человечества стоял лицом к лицу со стражем врат, ведущих в колыбель мира. В течение невероятно долгой секунды ничего не происходило.

Затем с бесконечным величием кит шевельнулся. Как живая гора, он двинулся вперед, а потревоженная вода рванулась назад мощными потоками, когда существо открыло проход.

Медленно, медленно в каменных стенах, которые охранял Левиафан, появился проем. Врата, ведущие в далекие глубины, где могло теперь спрятаться Человечество.

Левиафан неторопливо поднимался, а под него, в убежище глубочайшей колыбели планеты, один за другим бросались представители маленького клана трясущихся людей. Рэн замкнул цепь.

Кит был летающей крепостью над ними. Рэн, наконец-то, смог глубоко вздохнуть, зная, что его долг выполнен, а ответственность снята. Он сохранил свой народ людьми. Он не провалил миссию, инстинкт, который привел его сюда, оказался мудрее, чем рассудок, в конце концов, это ведь был не животный инстинкт. Дверь открылась, и круг замкнулся, но не настал конец Человечества. То, что происходило дальше, было за гранью понимания Рэна, но он знал, что не подвел свой род.

Теперь он навсегда освободился от ноши наследия.

Рэн наклонил голову и опустил плечи, согнувшись под могучей крепостью-китом, пока заводил последних людей в темноту.

КОГДА ВСЕ ПЛЕМЯ прошло вниз, Левиафан тяжеловесно развернулся в воде, рассматривая дождь звезд, которые Разрушители все еще выплескивали в ущелье, где прятались последние люди.

Звезды впивались в гигантский лоб, из которого поднимались и пульсировали на протяжении бесконечных тысячелетий «Мысли бездны». Этот кит был тут еще до возникновения Человечества. Терпеливо плывя по вечности, Левиафан ждал своего часа. На континентах рождались и умирали завоеватели, но три четверти мира покрывала вода, и кит мог ждать сколько угодно.

Теперь конфликт, наконец, переместился вниз, в мир Левиафана.

Медленно опускаясь, подплывало все больше и больше Разрушителей, слегка задерживаясь в течениях «Мыслей», которые беспрепятственно проходили через темные воды. Лились смертоносные дожди, заставляющие все живые существа на земле и под водой прятаться и умирать при соприкосновении со звездами.

Левиафан наморщил величественный лоб и стряхнул с себя эти звезды.

Затем Рожденный Землей медленно и мощно повернулся в своей родной глубине — повернулся и увидел Чужих.

The Children's Hour, (Astounding Science Fiction, 1944 № 3), nep. Андрей Бурцев

Он сидел на скамейке в маленькой рощице перед зданием Администрации, глядя, как стрелка часов над дверями начальника военной полиции рывками подбирается к семи. В назначенное время он войдет в эту дверь, один в лестничный пролет и по коридору в кабинет, где ждет лейтенант Дайк, который ожидает уже столько вечеров до этого.

Нынче вечером все может закончиться. Лессинг думал, что, возможно, так оно и будет. Что-то шевельнулось за неосязаемой блокировкой его памяти, и он подумал, что сегодня вечером может открыться дверь, так долго сопротивляющаяся квалифицированному гипнозу. Сегодня вечером, наконец, дверь может широко распахнуться и выдать тайну, о которой Лессинг понятия не имеет.

Лессинг был хорошим субъектом для гипноза. Лейтенант Дайк давно понял, экспериментируя в их классе, что солдат может научиться уменьшать чувствительность своего тела и не чувствовать ни боли, ни голода, когда боль и голод становились невыносимыми. Во время таких экспериментов иногда раскрываются тусклые, заброшенные коридоры памяти. Но очень редко в чьем сознании появляется нечто подобное блоку в голове Лессинга.

Он хорошо прошел все тесты. Неподвижность и десенсибилизация [12] Десенсибилизация (здесь) - потеря чувствительности (прим. перев.) , изменения центра равновесия — все, что с успехом выполняли остальные подопытные, и здесь прошло без помех. Но в сознании Лессинга выявился один неподвижный барьер. Три месяца его жизни были заблокированы и изолированы непробиваемыми стенами, созданными гипнозом.

Самое странное, что он в обычном состоянии прекрасно помнил эти три месяца. Но под гипнозом они как бы не существовали. Под гипнозом у него исчезали малейшие воспоминания о том, как он жил и что делал июнь, июль и август два года назад. Лессинг жил тогда в Нью-Йорке, был гражданским, работал в рекламной фирме и жил обычной жизнью, какая еще существовала какое-то время после 7 декабря 1941 года . Тогда не происходило ничего такого, что заставляло бы его загипнотизированное сознание отключаться с таким упрямым постоянством, когда его просили вспомнить тот период.