Дэвид Линдсей - Путешествие к Арктуру [litres]

– Нет, это невозможно, – задумчиво возразил Маскалл. – Это был Кристалмен. И дело не в моих подозрениях – я это знаю.

– Откуда?

– Оттуда, что это мир Кристалмена, а мир Суртура совсем другой.

– Тогда это странно, – ответил Поулкраб.

– Когда я вышел из того леса, – продолжил Маскалл, обращаясь наполовину к самому себе, – со мной произошла перемена, и теперь я смотрю на вещи иначе. Все предметы здесь кажутся настолько более плотными и настоящими, чем в других местах, что я не могу допустить ни тени сомнения в их существовании. Они не только выглядят настоящими – они и есть настоящие, готов поставить на кон свою жизнь… Но в то же время они и ложные.

– Как сон?

– Нет, совсем не как сон, и это-то я и хочу объяснить. Твой мир – а может, и мой, если на то пошло, – вовсе не похож на сон, или на иллюзию, или на нечто подобное. Я знаю, что в этот момент он действительно существует, именно такой, какой мы видим, ты и я. И все же он ложен. Ложен вот в каком смысле, Поулкраб. Рядом с ним существует другой мир, и тот другой мир является истинным, в то время как этот насквозь лжив и обманчив. И потому мне кажется, что реальность и ложь по сути своей означают одно и то же.

– Допустим, этот другой мир существует, – сипло сказал Поулкраб. – Но показалось ли то видение тебе одновременно реальным и ложным?

– Очень реальным, но не ложным, тогда, когда я не понимал всего этого. Однако именно потому, что оно было реальным, это не мог быть Суртур, который не связан с реальностью.

– А разве барабанная дробь не казалась тебе реальной?

– Мне пришлось слышать ее ушами, а потому она показалась мне реальной. Однако в действительности она была чем-то иным и определенно исходила от Суртура. Если я услышал ее неправильно, в том моя вина, а не его.

Поулкраб заворчал.

– Если Суртур предпочитает обращаться к тебе подобным образом, значит, он пытается что-то сказать.

– Что еще я могу думать? Но, Поулкраб, как ты считаешь, зовет ли он меня в жизнь после смерти?

Старик встревоженно поежился.

– Я рыбак, – сказал он пару минут спустя. – Я живу убийством, как и все прочие. Такая жизнь кажется мне неправильной. Может, любая жизнь неправильна, а мир Суртура – вовсе не жизнь, а нечто иное.

– Да, но приведет ли смерть меня туда, чем бы он ни был?

– Спрашивай мертвых, а не живых, – ответил Поулкраб.

– В лесу я слышал музыку, – продолжил Маскалл, – и видел свет, который не мог принадлежать этому миру. Они были слишком мощными для моих чувств, и я, должно быть, надолго потерял сознание. Кроме того, там было видение, в котором меня убили, а Найтспор продолжил идти к свету в одиночку.

Поулкраб хмыкнул.

– Тебе есть над чем поразмыслить.

Последовала короткая пауза, которую нарушил Маскалл:

– Мое чувство неправильности этой жизни настолько сильно, что я могу покончить с собой.

Рыбак не ответил и не пошевелился.

Маскалл улегся на живот и, подперев голову руками, посмотрел на Поулкраба.

– Что ты думаешь, Поулкраб? Может ли человек, пребывая в своем теле, взглянуть на тот другой мир поближе, чем удалось мне?

– Я человек невежественный, а потому не могу сказать, странник. Быть может, есть много других вроде тебя, которые тоже хотели бы знать.

– Где? Я бы с удовольствием с ними встретился.

– Ты считаешь, что создан из одного теста, а все прочее человечество – из другого?

– Я не столь самонадеян. Быть может, все люди тянутся к Маспелу, но большинство этого не осознают.

– Не в ту сторону, – сказал Поулкраб.

Маскалл одарил его странным взглядом.

– Как это?

– Это не моя мудрость, у меня ее нет, – ответил Поулкраб, – но я только что вспомнил, что мне однажды сказал Брудвиол, когда я был молод, а он стар. Он сказал, что Кристалмен пытается превратить все вещи в одну и что куда бы ни маршировали его формы, пытаясь сбежать от него, они вновь и вновь оказываются лицом к лицу с Кристалменом и превращаются в новые кристаллы. Но этот марш форм (который мы называем «разветвлением») происходит от подсознательного стремления найти Суртура, только направлен не в ту сторону. Ведь мир Суртура лежит не по эту сторону от того мира, где началась жизнь, а по ту сторону. И чтобы попасть туда, мы должны вновь пройти через тот мир. Однако сделать это можно, лишь отрекшись от нашей личной жизни и полностью отдавшись миру Кристалмена. И это только первая часть путешествия, хотя многие добрые люди думали, будто на этом оно и заканчивается… Насколько я помню, так говорил Брудвиол, но я тогда был молодым и невежественным, а потому мог забыть слова, которые лучше бы объяснили, что он имел в виду.

Внимательно слушавший Маскалл продолжал размышлять.

– Это ясно, – сказал он. – Но что он имел в виду под тем, чтобы отдаться миру Кристалмена? Если он ложен, значит, мы тоже должны стать ложными?

– Я не спросил у него, и ты сам можешь ответить на этот вопрос не хуже меня.

– Очевидно, он имел в виду, что каждый из нас и так живет в ложном, личном мирке – мирке грез, аппетитов и искаженного восприятия. Приняв большой мир, мы точно не утратим истину и реальность.

Поулкраб вытащил ноги из воды, поднялся, зевнул и потянулся.

– Я рассказал тебе все, что знаю, – угрюмо произнес он. – А теперь дай мне поспать.

Маскалл продолжал смотреть на него, не отвечая. Старик неловко опустился на землю и приготовился ко сну.

Пока он устраивался поудобней, позади, со стороны леса, раздались шаги. Обернувшись, Маскалл увидел женщину, которая шла к ним. Он сразу предположил, что это жена Поулкраба, и сел, однако рыбак не пошевелился. Женщина подошла и остановилась перед ними, глядя на них с высоты своего немалого роста.

Ее одеяние было таким же, как у мужа, только больше прикрывало конечности. Она была молодой, высокой, стройной и потрясающе прямой. Кожу покрывал легкий загар, и женщина выглядела сильной, но совсем не похожей на крестьянку. Вся ее фигура дышала изяществом. Лицо было слишком энергичным для женщины, и она не была красивой. Три огромных глаза вспыхивали и сияли. Роскошная копна мягких светлых волос была забрана наверх и заколота, но так небрежно, что часть прядей падала на спину.

Когда она заговорила, ее голос оказался слабым, однако полным света и тени; казалось, в нем постоянно сквозила страстность.

– Прошу прощения за то, что подслушала ваш разговор, – сказала она, обращаясь к Маскаллу. – Я отдыхала за деревом и все слышала.

Маскалл медленно поднялся.

– Ты жена Поулкраба?

– Она моя жена, – ответил Поулкраб, – и ее зовут Глимейл. Сядь обратно, странник, и ты, жена, тоже садись, раз уж пришла.

Оба подчинились.

– Я все слышала, – повторила Глимейл. – Но не услышала, куда ты направишься, когда покинешь нас, Маскалл.