Александра Давыдова - Мю Цефея. Повод для подвига / Бремя предательства

— Он оставил город. И тебя. И ещё…

— Да, — Адио повернулся ко мне и сплюнул на тюремный пол. — И ещё их. Двух сестёр. Брата. Мать. Выжил только я.

Знакомо.

Я даже и не думал говорить сочувствующих или успокаивающих речей. Знал, что это бесполезно. Пустое сотрясание воздуха. Главное, я понял, что буду делать, если меня изберут.

Важно было лишь услышать, почему. Остальное — дело техники.

— Не голосуй за меня, — сказал я, щёлкнув ногтем по стальной решётке. — Если вдруг у тебя ещё есть право голоса.

Адио промолчал в ответ.

И правильно. Не о чем говорить. Он уже ждал смерти. Точнее, даже жаждал её. Уж я-то знаю.

Вечером состоялось голосование за того, кто станет на место Имама. Решение было почти единогласным. Теперь выбирают за силу. А легенды обо мне дали её больше, чем есть на самом деле.

Военачальник в красной повязке на лице — я узнал, что его зовут Пич — пожал мне руку. Я не видел в его глазах зависти. Скорее всего, он тоже голосовал за меня. И в действиях его не было скрытых целей.

Первым же указом я приказал освободить Адио. Любой новый глава от неопытности моментально бы казнил убийцу, стараясь удовлетворить прихоти толпы. Я же знал, как помогают непопулярные решения в управлении. Знал это с тех пор, как лишился всех близких людей. С тех пор, как встал на тропу войны. С тех пор, как решил сделать хотя бы одно место на земле свободным от зла.

Адио был нужен. Теперь ему нечего терять. Он поможет создать место силы. Нельзя терять ни единой боевой единцы. Каждая татуировка важна. Каждое касание иглой кожи может стать решающим.

Я начал думать, как Имам. Забавно. Видимо, в тот момент, когда ты становишься лидером, подобные формулировки рождаются в голове непроизвольно. Сами виноваты. Сами выбрали.

Что ж, они попросту не знали, кого выбрали.

Им следовало не радоваться, а бояться. И за меня, и за себя. Вдруг я не смогу сдержаться.

0.1

Они раскромсали мой отряд.

Я отстреливался из-за остатков разрушенной стены. Они были всюду. И они не были песочниками.

Они были моим отцом, были Лезеди, были Като, были погибшей мамой, были кем угодно, но не песочниками.

Я убивал их одного за другим. Убивал самых близких.

Отстреливал голову папе, когда он дружелюбно смотрел мне в глаза. Вышибал кровь из груди Като, когда он невинно улыбался мне. Выхватывал мачете и перерубал горло Лезеди, когда она пыталась обнять меня сзади.

Они были повсюду, и мне оставалось последнее — сбросить татуировки. Стать защищённым от них на несколько минут, несколько десятков обессиленных минут, когда они отойдут в страхе. И стать самым беззащитным, когда они вернутся — когда песок поглотит мою силу окончательно.

Я упал без сил, чувствуя, как вскипает кровь, как раздирают оголяющуюся кожу сползающие татуировки, как песок подо мной становится всё жарче — котёл преисподней.

Я потерял сознание.

И с тех самых пор начал сходить с ума.

Родные знали об этом. Они знали, что я боюсь.

Больше всего на свете боюсь, что отец вновь дружелюбно посмотрит мне в глаза, Като невинно улыбнётся, а Лезеди попытается обнять сзади. И тогда я всё забуду, всё перепутаю, не смогу разобраться в себе и выстрелю, рубану, ударю.

Я боялся, всегда боялся, до сих пор боюсь, что не смогу отличить их — настоящих — от песочников.

1.6

Слухи обо мне спустя месяц уже изменили вектор. Теперь говорили, что я убил всех своих родных собственными руками. Говорили, что я не знаю жалости и до потери сознания избил солдата, который пришёл на службу с самогонным душком. Говорили, что вместо крови по моим жилам течёт песок.

Забавно, но в этих слухах хотя бы была часть правды, в отличие от предыдущих.

Народ Клеймонда быстро понял, почему меня не следовало выбирать вместо Имама. Я издал несколько очень неприятных для солдат приказов — особенно они обозлились на самогон. Я провёл ревизию в тату-салоне и уволил половину мастеров. Оставшиеся едва справлялись со всеми воинами до вечера. Я придумал новую технику построения при атаке песочников. Я приказал создать сложные и трудозатратные сооружения у ворот.

Зато везде была железная дисциплина. Зато солдаты боялись меня и вытягивались по стойке смирно, едва видели мой чёрный силуэт.

Я был доволен.

Атаки песочников продолжались. Учащались. Однажды они едва не ворвались в ворота — уничтожили всю стражу, поглотили её, обратили в свои ряды. Вскоре начали ломать ворота, подобравшись вплотную к стенам, заползая друг на друга, как обезумевшие до крови муравьи.

Здесь сработало одно из нововведений. Около каждого входа установили ложные мостушки — они обрушивались по движению одного маленького рубильника, у которого круглосуточно дежурил специально обученный солдат.

Большинство песочников погибло в яме. Остальные ринулись обратно — в пустыню.

Я впервые видел, чтобы песочники отступали не из-за татуировок, которые впитывает пустыня. Я знал, что это не страх — они ничего не боятся. Это необходимость — теперь им нужно позвать как можно больше своих.

И через ворота они уже не пойдут.

Я уже больше двух месяцев был новым главой, когда в кабинет влетел юноша из погранцов. Кажется, я смог заметить его бледность даже сквозь темноту татуировок.

— Идут, — отдышавшись, вымолвил он, поднял руку, пытаясь показать, с какой стороны идут песочники. Но тут же руку опустил. Он не знал, куда показывать.

— Отовсюду?

Он кивнул. Я нажал на сирену.

Писк поглотил Клеймонд. Я никогда не проверял систему Имама — доверял тому, что он лично контролировал её настройку.

И писк этот меня поразил. Уши заложило. В висках запульсировало.

Мне стало тяжело дышать.

— Думисо Камо, — погранец кричал мне, пытаясь прорваться сквозь непрекращающийся писк всех динамиков города. — Что с вами?

Лучше бы ему не знать, что со мной.

0.6

Песок хотел смерти. Он желал её всем своим существом. Иначе бы не подстроил такую подлость.

Всё сложилось. Звёзды с неба слились воедино, озарив помутнённый разум. Затмение. Тотальное затмение. Чёрная дыра засасывает всё человеческое, оставляя лишь страх, боль и инстинкты.

Лезеди забыла убрать со стола нож.

С улицы вошёл отец. Он дружелюбно кивнул. Сделал шаг вперёд.

Като выглянул из своей комнаты. Стоял прямо, как песочник — руки по швам. Улыбнулся невинно. Совсем как тогда.

Сзади я услышал шаги Лезеди. Она попыталась обнять меня.

Страх тошнотой подступил к горлу. Я почувствовал, как кожа горит, как сердце неистово колотится, как вена на лбу вздувается синим, фиолетовым, чёрным. Расфокусировка — изображение перед глазами плывёт. Звуковое сопровождение — скрип, писк, скрежет. Наложение кадров. Взгляд отца искажается, глаза сужаются, зрачок становится красным, смертельным. Улыбка сына сменяется звериным беззубым оскалом. Тёплые ладони Лезеди кажутся ледяными, обжигающими.