Александра Давыдова - Мю Цефея. Повод для подвига / Бремя предательства

Дело об убийстве приостановили вследствие недостатка улик и отсутствия мотивов либо возможностей у подозреваемых.

Комиссар время от времени навещал Иву, исправно держа ее в курсе расследования. Его визиты не прекратились и тогда, когда дело окончательно застопорилось и было передано в архив до появления новых фактов, которые могли бы пролить на него свет.

Вскоре беседы их приобрели совершенно не связанный с работой комиссара характер. В какой-то момент Ива нашла утешение в его объятиях. Однажды, вдыхая во время любви запах табака, прочно поселившийся в седеющих волосах комиссара, она поняла, что история с Тополем осталась для нее в прошлом.

Ива продолжала жить дальше.

Она родила комиссару двоих детей, мальчика и девочку. Все вместе они проводили выходные над необъятной сферой внутреннего моря, окунаясь в его теплые воды и покрываясь ровным загаром под лучами искусственного солнца. Все они были счастливы, и продолжалось это очень, очень долгое время.

В один из дней много лет спустя, когда дети давно уже выросли и покинули родное гнездо, сильно постаревший, но все еще крепкий телом комиссар отдыхал после любви в измятой страстью постели. Он давно вышел в отставку; его камера была утилизирована, а все записи ее стерты за истечением срока давности дел, которые ему пришлось вести. Теперь комиссар мог наблюдать за своей любимой двумя настоящими глазами, как и пристало полноценному мужчине.

Обнаженная Ива приводила в порядок прическу, повиснув у зеркальной сферы. Комиссар любовался плавными линиями ее фигуры, с годами не утратившей своей стройности, а лишь еще более соблазнительно округлившейся в нужных местах, чувствуя, как в чреслах вновь просыпается желание.

Он уже потянулся было к жене, стремясь разделить с ней плотское проявление своих к ней чувств, как вдруг увидел нечто, заставившее его мигом забыть о том, о чем мужчины обычно не забывают ни на минуту.

Пробиваясь сквозь шелк наволочек, из одной из подушек, на которых он отдыхал, восстанавливая силы, пробивалось перо.

Белое, как снег.

С несколькими крошечными пятнышками бурого цвета.

Комиссар моргнул и пригляделся получше.

— Любимая, — позвал он, пока еще нерешительно.

— Еще мгновение, дорогой, — отозвалась Ива, не оборачиваясь. — Ты такой жеребец!

— Да, но… Я не об этом, собственно, хотел… — Комиссар медленно вытянул перо из подушки и поднес к близоруким глазам, разглядывая его.

— Вот как? Жаль, — сказала Ива. — А я бы очень даже вполне. Что ж так?

Она обернулась.

Комиссар молча протянул ей перо. Ива приняла его и повертела в пальцах.

— И что? — спросила она, глядя ему в глаза.

Комиссар готов был поклясться, что голос ее не дрогнул, зрачки не расширились, и внезапная дрожь не пробежала по телу.

— Эти подушки, — начал он. — Что в них?

— Перья, разумеется, — ответила Ива. — Ты же и сам видишь, любимый.

— Но… Откуда?

— Преимущественно из крыльев, — сказала Ива, разглядывая перо. Поднесла к лицу, вдохнула его запах. Провела им по щекам, зажмурившись от прикосновения. Коснулась губами.

— Мя-ягкое… — тихонько протянула она. — Но может быть жестким. И даже острым, как сталь… Я уже и забыла…

Комиссар оторопело смотрел на нее.

— Из крыльев? Но… Ведь не с Земли же везли перьевые подушки твои предки?!

— Разумеется, нет, — рассмеялась Ива. — Во времена Исхода было уж точно не до подушек. Да и птиц к тому времени уже не осталось. В Скоплении их, кстати, тоже нет. Их пытались клонировать, но они так и не приспособились к невесомости.

— Но тогда… — холодея, начал комиссар.

Ива подлетела к нему и угнездилась на краю постели, совсем рядом. Она улыбалась.

— Да, любимый. Я же вижу, ты уже сам обо всем догадался.

Комиссар порывисто сел в постели, тут же запутавшись в простынях.

— И все это время?.. — Он в крайнем раздражении попытался освободиться от пут, но резкость его движений привела лишь к тому, что простыни спеленали его еще туже.

— Да, любимый. Все это время, — ответила Ива. Она была совершенно спокойна, и это напугало комиссара больше всего.

— Но почему? — закричал комиссар.

— Я любила его больше всего на свете, — просто ответила Ива.— А он ушел. Разве женщине нужна другая причина?

Комиссар, отчаянно дергаясь в коконе из перепутанных простыней, открыл было рот, собираясь то ли что-то сказать, то ли закричать, то ли позвать на помощь, но Ива очень плавно провела рукой поперек его горла, и комиссар захлебнулся чем-то соленым и теплым, как воды внутреннего моря.

Конвульсии и реактивная сила бьющих из пересеченных сонных артерий ярко-алых струй, которые тут же распадались на шарики рубиновых бус, носили тело комиссара по жилой сфере несколько долгих минут, пока оно не замерло, наконец, в ее центре.

Ива, удостоверившись, что жизнь окончательно покинула тело, поцеловала перо, теперь ярко алое, чуть влажное и соленое, и вызвала полицию.

Суд оправдал ее полностью.

Согласно закону двадцать девятого года от Основания, запись событий в помещении, где произошло убийство, не велась.

Свидетелей преступления не было.

Состояние аффекта от разоблачения убийцы своего первого мужа было расценено в качестве смягчающего обстоятельства.

Ива была чертовски привлекательной женщиной, беззаветно любившей супруга, оставившего ее ради служения Господу, и не одарявшей своей благосклонностью прочих мужчин до тех пор, пока тот, кто звался в миру Маркусом Тополем, был жив.

В глазах общественности у комиссара, несомненно, был мотив.

Сам комиссар сказать в свое оправдание ничего не мог.

Извлеченные из подушек перья были бережно переданы Крылатому Братству и помещены в сферический ковчег, хранящийся в мавзолее монастыря.

Брат Тополь решением Синодального Собора был объявлен великомучеником и причислен к лику святых.

Аромат роз, удобренных его прахом, по словам верующих, чудесно исцеляет мигрени и телесную немощь.

Весть об этом разносят по другим Скоплениям посетившие монастырь паломники, умножая славу Крылатого Братства и славя имя брата Тополя среди бесчисленных искорок человеческих поселений, рассеянных среди звезд.

В свой последний день в миру Ива, решившая обрести душевный покой в служении и молитвах за стенами монастыря, готовилась к принятию пострига.

Она неспешно облетала жилую сферу, бывшую ей домом столь долго, касаясь любимых вещей, сопровождавших ее всю ее долгую жизнь, и прощаясь с ними.

У неприметного настенного шкафчика она задержалась надолго, не решаясь открыть его. После некоторых колебаний на свет был извлечен некий прозрачный сосуд, давным-давно присланный ей возлюбленным, который покинул ее ради служения Всевышнему.