Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени [litres]

Мы окунаемся в рутину. Генри работает со вторника по субботу в Ньюберри. Встает в половине восьмого, готовит кофе, надевает кроссовки и отправляется на пробежку. Когда он возвращается, принимает душ и одевается, я вылезаю из постели и болтаю с ним, пока он готовит завтрак. После этого мы едим, он чистит зубы и убегает на работу, чтобы успеть на электричку, а я возвращаюсь в постель и сплю еще час или два.

Когда я встаю опять, в квартире тихо. Принимаю ванну, расчесываю волосы и надеваю рабочую одежду. Наливаю себе еще кофе, иду в дальнюю спальню, которую превратила в свою мастерскую, и закрываю дверь.

У меня нелегкое время, здесь, в крошечной мастерской, в начале моей семейной жизни. Пространство, которое я могу назвать своим, которое не занято Генри, слишком маленькое, и мои мысли тоже маленькие. Я – как гусеница в коконе из бумаги; вокруг меня сплошные наброски скульптур, небольшие рисунки, похожие на мошек, мечущихся у стекол, бьющих крылышками, чтобы вырваться из замкнутого пространства. Я делаю макеты, крошечные скульптуры, пробники для больших скульптур. С каждым новым днем идеи приходят все менее охотно, как будто знают, что я буду морить их голодом и стеснять рамками. По ночам мне снятся краски, снится, как я окунаю руки в бак с бумажными волокнами. Мне снятся крошечные садики, в которых я не могу гулять, потому что я слишком большая.

Непреодолимый момент в творении искусства – в творении чего угодно, я думаю, – это момент, когда колебания, нематериальная идея превращается в твердое что-то , в вещь, в вещество, принадлежащее этому миру веществ. Цирцея, Нимуэ, Артемида, Афина, все древние волшебницы – им, должно быть, знакомо это чувство, когда они превращали простых людей в волшебных существ, крали секреты магов, побеждали армии: ах, посмотрите, вот оно, вот оно, новое. Называйте это безобразием, войной, лавровым деревом. Называйте это искусством. Волшебство, которое я могу сделать сейчас, – это волшебство замедленное. Каждый день я работаю, но ничего так и не появляется. Я чувствую себя Пенелопой, прядущей и распускающей полотно.

А что же Генри, мой Одиссей? Генри – мастер другого рода, мастер исчезновения. Наша жизнь в этой слишком маленькой квартире отмечена кратковременными отсутствиями Генри. Иногда он исчезает незаметно; я могу идти из кухни в коридор и найти на полу кучу одежды. Я могу встать утром и найти кроссовки, а в них никого нет. Иногда это пугает. Однажды я работаю в своей мастерской и слышу, как кто-то стонет с той стороны двери; открыв дверь, я вижу Генри, на четвереньках, голого, в коридоре, с окровавленной головой. Он открывает глаза, видит меня и исчезает. Иногда я просыпаюсь ночью, а Генри нет. Утром он расскажет, где был, как другие мужья могли бы рассказывать своим женам увиденные сны: «Знаешь, я был ночью в библиотеке Зельцер, в восемьдесят девятом году». Или: «Меня гоняла по чьему-то двору немецкая овчарка, и пришлось залезть на дерево». Или: «Я стоял в дождь под окном родителей и слушал, как поет мама». Я жду, когда Генри расскажет, что он видел меня в детстве, но пока этого не случилось. Когда я была маленькой, то всегда с нетерпением ждала прихода Генри. Каждое его появление было событием. Теперь каждое его отсутствие – это пробел, минус, приключение, о котором я услышу, когда он появится у моих ног, истекающий кровью или насвистывающий, улыбающийся или дрожащий. Теперь мне страшно, когда его нет.

ГЕНРИ: Когда живешь с женщиной, узнаешь каждый день что-то новое. Пока я узнал, что длинные волосы забивают сток в душе быстрее, чем успеваешь глазом моргнуть; что не рекомендуется вырезать что-либо из газеты, пока твоя жена ее не прочитала, даже если это газета недельной давности; что я – единственный человек в нашей семье, который может есть одно и то же три вечера подряд без недовольной гримасы, и что наушники были изобретены, чтобы спасти супругов от музыкальных пристрастий друг друга. (Как Клэр может слушать Cheap Trick ? Почему ей нравятся Eagles ? Узнать не могу, потому что она сразу же оскорбляется, стоит только спросить. Как получилось, что женщина, которую я люблю, не хочет слушать «Musique du Garrot et de la Ferraille»? [90] Выпущенный в 1994 г. альбом бельгийского этноавангардного дуэта Jardin D’Usure (Марк Медея и Габриэль Северин) на стихи поэтов-дадаистов Гуго Балля и Рауля Хаусманна. ) Самое тяжелое испытание – это уединение Клэр. Иногда я прихожу домой, и Клэр кажется мне раздраженной; я прервал какой-то поток мысли, ворвался в сонную тишину ее дня. Иногда лицо у Клэр становится как закрытая дверь. Она уходит вглубь своего сознания, захлопнув дверь, и сидит там, вяжет или делает что-то другое. Я обнаружил, что Клэр любит бывать одна. Но когда я возвращаюсь домой из своих путешествий, она всегда облегченно вздыхает.

Когда женщина, с которой живешь, – художница, каждый день – это неожиданность. Клэр превратила вторую спальню в превосходный кабинет, полный маленьких скульптур и рисунков, пришпиленных на каждом дюйме на стенах. Здесь есть мотки провода и рулоны бумаги, торчащие с полок и из ящиков стола. Скульптуры напоминают мне воздушных змеев или модели аэропланов. Я говорю это Клэр однажды вечером, стоя в дверях ее мастерской в костюме и галстуке, вернувшись домой с работы и собираясь готовить ужин, и Клэр швыряет в меня одной из скульптур – она летит на удивление хорошо; и вскоре мы стоим в разных концах коридора и швыряем друг в друга скульптуры, проверяя их аэродинамические свойства. На следующий день я возвращаюсь с работы и вижу, что Клэр сделала стаю птиц из бумаги и проводов (и подвесила к потолку в гостиной). Через неделю на окнах нашей спальни появляются абстрактные голубые светящиеся фигуры, которые солнце проецирует на стены, рисуя облака для птиц. Это так красиво.

На следующий вечер я стою в дверях мастерской Клэр, наблюдая, как она заканчивает рисунок – клубок черных линий вокруг маленькой красной птицы. Внезапно я вижу Клэр в ее крошечной комнатке, заваленной всеми приспособлениями, и понимаю, что она пытается что-то сказать, и я знаю, что должен сделать.

КЛЭР: Я слышу, как в двери поворачивается ключ Генри, и выхожу из мастерской ему навстречу. К моему удивлению, он несет коробку с телевизором. У нас нет телевизора, потому что Генри не может его смотреть, а мне неинтересно смотреть одной. Телевизор старый, маленький, черно-белый, с пыльным экраном и сломанной антенной.

– Привет, дорогая, я вернулся, – говорит Генри, ставя телевизор на стол.

– Фу, ну и хлам. Ты его на помойке нашел?

Генри выглядит обиженным:

– Я купил его в «Юник». За десятку.

– Зачем?

– Сегодня показывают программу, которую, мне кажется, нам стоит посмотреть.