Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том II [СИ]

Позже я думал: не будь у него тех вспышек «обычности» ‒ и я легко и безвозвратно скатился бы во тьму безумия. Куда хуже участи Вила, не найди он Исхода: его манили чудные мелодии и нестерпимо прекрасные образы из открывшегося ему мира Кружев ‒ а меня преследовали, будто хищные чудовища, вина, обман и подозрения… и Чар. Всегда, неотступно ‒ ужас перед Чар, ужас слепой и унизительный.

И ещё была мучительная пытка: заставлять его есть. Я уходил подальше и вспоминал все известные мне проклятия или плакал от бессилия: он мог не есть два-три дня подряд, ни кусочка! Как ни изощрял я свои жалкие кулинарные способности ‒ без толку. Или вдруг начинал есть очень много, всё подряд ‒ даже полусырое мясо и не отмытые от грязи коренья, ‒ с таким отсутствующим видом, что спокойней мне ничуточки не становилось.

Он похудел, как после тяжёлой болезни, щёки ввалились, под глазами залегли чёрные тени. Только глаза ‒ огромные, горящие ‒ и оживляли бледное лицо… такое усталое, что сердце у меня сжималось от жалости, и я едва сдерживался, чтобы не броситься к нему, выхватить Книгу и швырнуть в огонь. А потом унести (он, наверное, лёгкий сейчас, как пушинка!) в Эверн или в ближайшую гостиницу ‒ в любой дом, где он сможет лечь в тёплую постель и согреться. И забыть навсегда, как ночной кошмар, и разбойников, и пробуждение, и Книгу Семи Дорог. Забыть… я любую цену заплатил бы за такое счастье, отдал бы всё в Сумраке, вынес самую сильную боль!

Но рассудка я ещё не утратил. И понимал: это невозможно. Всё, что мог, я для него уже сделал: дал Книгу, выстроил дом, разводил огонь, чтобы он не замёрз, подсовывал еду, чтобы он не умер с голоду. И, быть может, защищал от одиночества? Я надеялся… но вовсе не был уверен, нужна ли ему защита, важно ли ему, хоть капельку, присутствие рядом (и само существование на свете) Энтиса Крис-Талена.

Лесные зверюшки крутились вокруг Вила с утра до вечера (иные не желали покидать его и ночью и бесцеремонно располагались в крохотном домике), совсем не обращая внимания на меня. Я подходил к ним, гладил, брал на руки ‒ они не пугались, не убегали, ни разу не укусили. Вил от еды отказывался, а они охотно соглашались составить мне компанию, порой принимая участие в трапезе так усердно, что мне оставался лишь запах да пустой котелок. Неважно: теперь и мне аппетит начал изменять. Я плохо спал ночами, но не всё ли равно? Вил, похоже, не спал вовсе. Обо всём этом стоило бы обеспокоиться, если бы у меня вдруг не хватило сил отправиться на охоту. Или стрелы начали бы летать мимо цели.

Я натянул тетиву и встал. И вздрогнул: лук у меня отобрали. У самого уха раздался тихий смешок.

‒ Пойдём, Энт. Я покажу… Пойдём. В трясины твою охоту. Ты убиваешь и убиваешь, а они терпят и приходят лизать тебе руки. Это о них ты плачешь? Я видел слёзы на твоём лице… А они вот не плачут, бедные покорные глупышки! Жестоко, Энт, как невыносимо жестоко устроен этот проклятый Сумрак, и мы играем по его правилам, беспомощные слепые убийцы! Ты пойдёшь? Я знаю, ты любишь быть со мной, тебе не нравится одиночество, да? ‒ он засмеялся снова и закусил губу так сильно, что выступила кровь. ‒ Но совсем неважно ‒ рядом или за тысячу таров… Пойдём, пойдём же, они нас не станут ждать!

И потащил меня в чащу, крепко держа за руку, и его глаза лихорадочно блестели, и щёки пылали, а губы беззвучно смеялись. Мы забрались в совсем незнакомые места, троп не было, и один я никогда не отыскал бы пути назад. Чёрные кружева-капканы из ветвей, угрожающие звуки отовсюду ‒ мне уже их вполне хватало, а тут ещё странное оживление Вила, смеющийся бескровный рот, жаркий огонь на прозрачно-белом лице… всё во мне натянулось до предела, и я прятал глаза, боясь выдать нестерпимый ужас, овладевающий мной с каждым мигом всё сильнее, и молил Деву Давиат прибавить мне мужества хоть настолько, чтобы не потерять сознание или не закричать.

Он опустился на колени, я тоже; дальше мы ползли на четвереньках в склизкой каше из травы и мха, оставляющей на одежде и руках мерзко пахнущие бурые пятна. Я дышал ртом, стараясь сдерживать приступы тошноты, и утешался мечтами о том, как мы вернёмся, и я тотчас влезу в озеро и не выйду, пока не отмоюсь начисто, пусть все мышцы сведёт судорогами от холода. Проклятые корни были так похожи на змей! И ветви хлещут по лицу, норовя угодить то в глаза, то в рот, и повсюду эта вонючая слизь… Очередная ветка свесилась на лоб, я мотнул головой ‒ а она посмотрела крохотными жёлтыми глазками и зашипела. Я вскрикнул таким диким голосом, что сам испугался, и стиснул зубы, сгорая от стыда. Вил отшвырнул змею (невозмутимо, словно и впрямь убрал ветку) и обнял меня за плечи. Я изо всех сил прижался к его куртке лицом. Островок тепла и защиты в холодной тьме… даже липкая грязь с тошнотворным запахом не могла заставить меня от него оторваться.

‒ Не шуми, ‒ прошептал он мне на ухо. ‒ Двигайся, как тень, не то спугнёшь. Делай всё, что я скажу.

И приятная прогулка продолжалась. Через несколько минут (мне они показались часами) мы, слава богам, выбрались из грязи и больше никуда не ползли ‒ тихонько лежали в густых зарослях кустарника с пушистыми почками, осыпавшими нас розовой пыльцой. Сквозь ветви я видел крохотную полянку, невысокий холм и в нём отверстие, вроде пещеры. Вил даже мог бы войти, если б наклонился… И тут до меня дошло, откуда взялась эта мысль: Вил уже не рядом, а стоит у холма. Негромко насвистывает, пристально глядя на меня, и манит к себе рукой, вторую держа у губ ‒ «веди себя как можно тише». Я осторожно вылез из кустов… а из пещеры вышел бир. Круглоухий чёрный котёнок с гибким длинным хвостом, а ростом почти до колен Вила. Он потёрся о штаны моего друга и зевнул, обнажая два ряда острых, как кинжалы, зубов. Вил напевал без слов, и выражение его глаз было не более человеческим, чем у бира, с упоением трущегося головой и всем грациозным пушистым телом о его ноги. Высунулся второй детёныш, долго принюхивался и дёргал ушами перед тем, как решился последовать примеру братца, но затем принялся ласкаться к Вилу ещё усердней, чем первый, ‒ вдвоём они едва не сбивали его с ног, громко и очень довольно урча. Потом вылез третий, совсем маленький, но бесстрашный: обошёл вокруг Вила, обнюхал, перекувырнулся в траве, попутно цапнув братишку за хвост, деловито повторил процедуру обнюхивания со мной, вернулся к Вилу и свернулся уютным клубком у его ног, устроив мордочку на его сапоге. Похоже, вся троица пребывала в отличнейшем расположении духа.

‒ Не бойся, ‒ не меняя мелодии, пропел Вил. ‒ Опасно, если испугаются… а они не боятся… и ты не бойся, ‒ продолжая петь, он наклонился, подхватил малыша на руки и чуть не носом уткнулся в чёрную шёрстку. Песня лилась, не прерываясь ни на миг: ‒ Энт, подойди. Тихо… тихо… иди сюда. Иди ко мне.