Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том II [СИ]

‒ А можно слегка изменить своё тело… или суть огня. Отчего же кому-то не изменить след в Поле?

‒ На это нужно столько сил, что попытка тотчас же будет услышана. Как крик… а этот крик был бы оглушительным и разнёсся по всей стране. А какой смысл делать это, если нельзя сделать втайне?

‒ Ты прав. Жаль, что у нас нет такого Поля. Но при чём тут женщины? Не понимаю.

‒ Не понимаешь ‒ что?

‒ Отчего вы считаете их души более хрупкими, чем у мужчин? И твой ужас, что их убивали… разве теперь ваши женщины не страдают от насилия и жестокости?

‒ Конечно, нет.

‒ И как Поле делает это?

‒ Тут Поле вовсе ни при чём. Просто даже самые глупые и самые злые мужчины понимают: если женщину обидеть, она расскажет это своим подругам, а те ‒ своим, и тогда ни одна не согласится быть с ним и родить ему ребёнка. А если куда-то уедет, тамошние люди захотят узнать, что заставило его бросить родные края. Вейлин спросит, откуда он, потом поговорит с вейлином того края, и всё станет известно. Женщины и там будут сторониться его. Его жизнь превратится в насмешку.

‒ У вас презирают тех, у кого нет детей?

‒ Да, если это их собственная вина. Иные просто не умеют нравиться женщинам… таких жалеют. Но в деревнях в этой жалости больше презрения. Там люди простые, для них есть лишь чёрное и белое, и к тем, кто отличается от прочих или кому не повезло, там жестоки.

‒ Как у нас ‒ к тем, у кого не так много денег.

‒ Но денег больше у того, кто делает более сложную работу… а это зависит от ума и талантов, а не от душевных достоинств. Если ты рождён не столь способным, как твой сосед, ‒ за что же тебя презирать?

‒ Какой странный у тебя мир!

‒ Какой странный у тебя мир…

‒ Значит, ребёнок делает мужчину уважаемым в обществе? А женщину? Ты говоришь, не все женщины хотят детей ‒ таких тоже презирают?

‒ Что ты, нет! Это значит, что они просто не нашли достойного стать отцом.

‒ А если ребёнок рождён без отца, это не позор для матери?

‒ Без отца?! Но… это ведь невозможно! Отец есть всегда, а то ребёнок бы не родился!

‒ Ты даже во сне заставляешь меня смеяться. Конечно, не родился бы. Я имею в виду ‒ если мать и отец не живут вместе, если у него есть другая жена, а ребёнок незаконный…

‒ Я совершенно не понимаю тебя. Как ребёнок может быть «незаконным»? Дети к законам не имеют отношения! Если женщина захотела дитя от мужчины, а потом разлюбила и ушла, ‒ всё равно это честь для него, быть отцом. Чем больше детей, тем больше чести.

‒ А для неё?

‒ Конечно. Мать почитают всегда, неважно, кто помог ей дать миру новую жизнь.

‒ А если для мужчины честь быть отцом, что мешает ему попросту взять желанную женщину силой? Или заставить угрозами? Запереть, запугать… может, пригрозить, что причинит зло её близким?

‒ Даже если представить, что у кого-то хватило подлости и безрассудства пойти на такое, а она столь робкая, что побоялась пожаловаться вейлину, ‒ какой смысл? Нельзя зачать дитя под угрозой. Если женщина в самом деле, в глубине сердца, не желает от мужчины ребёнка ‒ он никогда не родится.

‒ Но как?.. почему?

‒ Я не знаю. Это тебе могла бы сказать лишь женщина. Всю жизнь я считал это частью устройства мира… как то, что солнце греет, дождь мокрый, а трава зелёная. Но теперь… из книги выходит, что так было не всегда. До той страшной войны всё было иначе. Прости, но пока я этого не понимаю.

‒ Всю жизнь ты не знал того, что сказано в книге? А другие люди знают?

‒ Нет. Никто из тех, кого я встречал. И этого нет ни в одной легенде. Быть может, знают только Вэй.

‒ Похоже, это необычная книга.

‒ О да. Ты даже не представляешь, насколько необычная… пока я не увидел её в своих руках, думал, что её нет и не было, что это просто сказка.

‒ Ты и сам не очень-то обычный, верно?

‒ Ну что ты. Нет. А вот ты ‒ особенная.

‒ С чего ты взял?

‒ Ты приходишь ко мне во сне… раньше я лишь видел твою тень, но сразу узнал тебя.

‒ А мне кажется, я давно знаю тебя. Ты часто снился мне.

‒ Жаль, что мы не могли поговорить раньше. Мне легко с тобой… как ни с кем никогда.

‒ Жаль… я чувствую то же самое. Мне хотелось бы оказаться в твоём мире.

‒ А я не уверен, что мне понравилось бы в твоём… но с тобой ‒ очень. Тебе не кажется странным, что мы говорим о злодеях, законах, чести мужчин и женщин, но совсем не говорим о нас с тобой?

‒ Мы говорим о том, что интересно, непонятно, что волнует нас… а о тебе я знаю всё, что мне надо. Ты такой, как я, ты мой друг. О чём тут ещё говорить?

‒ Я чувствую то же самое.

‒ Конечно. Ведь у нас одинаковые души.

‒ Иначе бы мы не приснились друг другу.

‒ Обещай, что никому не скажешь обо мне. И я о тебе не скажу. Пусть это будет нашей тайной.

‒ Обещаю. Только для нас двоих.

‒ Только для нас. Ты ещё приснишься мне?

‒ Если смогу. Я буду скучать без тебя. Очень, очень скучать.

‒ Я буду ждать тебя.

‒Я буду ждать…

Гостевая зала сье́рина Эверн, рассчитанная на пирушку для всех жителей двух ближайших деревень и полусотни приезжих гостей ‒ по праздникам (один из них, день рожденья хозяина, кстати, вскоре и ожидался) и на любое количество замёрзших усталых путников ‒ холодными зимами, сейчас казалась почти пустой. Тут коротали вечер у камина, за хрустящими мясными пирожками и необъятной чашей горячего вина, всего десять человек: сам Эверлен, его брат, старшая дочь, два сына и вейлин сьерина, а также пожилой ткач из деревни Лог, близкий друг сьера, и трое торговцев, ради которых, собственно, и открыли гостевую. Двое из них, семейная пара, наезжали сюда не раз, а третий, юноша лет семнадцати, представленный учеником, объявился впервые, говорил мало, только чтоб не выглядеть неучтивым, и с интересом, словно подобных комнат и компаний никогда не видал, разглядывал залу, вейлина и хозяев.

Вообще-то, интересовал его один вейлин, но если бы кто-то и заметил это (а юноша не хотел, чтобы заметили), не удивился бы: как ни привыкли в Тефриане на каждом шагу иметь дело с Вэй, всё же Чар ‒ штука непростая. А остальные были обыкновенными людьми, без всяких там загадок. И комната, где они болтали у огня, походила на гостевую любого сьерина: всюду цветущие кусты арилий в огромных вазах, стены отделаны резными панелями мраморного дуба, дубовый же потолок покрыт золотистым лаком, на выложенном глиняными плитками полу ‒ пёстрый тканый ковёр. В дальнем от двери углу находился камин, круглый столик и несколько кресел ‒ для особых гостей и уединённых бесед, а чуть дальше, вдоль стены, ‒ общий стол, где в любое время можно было перекусить и выпить горячего шина или чего-то покрепче. Для тех же, кому места не хватило или кто голоден не был, на полу лежали подушки всех размеров. Днём в гостевой было светло из-за пяти окон, а вечерами вейлин пробуждал кристаллы-лампы в чеканных чашах, вделанных в стены, а по торжественным случаям ‒ люстру в виде арилии, на чьих лепестках сияло полсотни росинок-кристаллов, крошечных, зато дающих пять разных оттенков света. Сейчас, для небольшой и почти семейной компании, светилось всего два кристалла, а прочие лишь слегка поблёскивали, от чего погружённая в полумрак зала казалась меньше, а уютный уголок возле камина ‒ просто созданным для отдыха и приятных дружеских разговоров.