Владимир Лизичев - Москва — Маньпупунёр. Том I

Апокалипсис — дословный перевод Поднятие занавеса (снятие покрова).

Дорога привела меня в степь,

На закате повеяло прохладой, вольно дышится,

только одинокому путнику, не до этого

Во сне веки Александра Алексеевича дёрнулись, он глухо застонал, пытаясь пошевелить принайтованными руками и ногами и замер. Во всполохах грозовых разрядов увидел — рядом с его койкой стояли двое необычных ночных посетителей.

Подросток с неприятным неживым лицом, животиком упираясь в стальной уголок солдатской кровати.

Несколько поодаль господин в длинном чёрном плаще, надетом поверх коричневого костюма с искоркой. На властном лице последнего пробежала тень толи удивления, толи недоумения, на смену которым в доли секунды пришло удовлетворение, блеснули в тусклом свете ночного освещения больничной палаты глубокие глаза. Он повёл рукой в направлении головы лежащего Немо и едва слышно хмыкнул.

За окном свирепствовал шквал, блистали, словно лезвия катаны молнии, дождь хлестал и барабанил по оцинкованному подоконнику.

Что-то произошло — притихло. Ремни на руках и ногах Серова опали сами собой, глухо звякнули металлические пряжки. Он наполовину проснулся и приподнялся на койке, сощуренными глазами с тревогой озираясь и находясь, всё ещё под впечатлением, увиденного во сне и не менее удивительного вблизи него — в палате. Разглядывал с удивлением того, что в плаще.

От внезапного страха деревянным голосом — «Кто Вы артисты? Что ещё?». И уже успокоившись и освоившись но, все ещё не веря своим глазам, поспешно перекрестился — «Вы глюк?».

Круглолицый с волосами благородного цвета детской неожиданности чихнул и самодовольным голосом мультяшного Матроскина молвил — «Сами Вы глюк Немо, однако. Мы здесь за Вами. Одевайтесь».

Теперь уже по настоящему уверовав в побочное действие химиотерапии, и списав все на продолжение сна, Александр Алексеевич опять лёг и отвернулся, натянув на голову мокрое от пота тёмно-синее в полоску по краям одеяло.

Внезапно и бесцеремонно, его подбросила неведомая сила, встряхнула, поставила на ноги. Спокойный голос второго Незнакомца спросил, как приказал — «Хочу предложить Вам Господин Никто прогуляться по ночной Москве. Вам, знаете ли, полезно в теперешнем-то состоянии.

Встряхнитесь, наконец. После таких необычных снов, признаться удивили Вы меня, особенно птицей. Когда-нибудь возможно Я Вам объясню в чём тут «петрушка», так кажется, русские говорят. Думаю, Вы заслужили право на небольшое приключение».

Продолжил — «Да и мы в столь славном граде давненько не были, годков с тридцатых, так что вполне можем составить Вам компанию или, что правильнее — кумпанию. Правда, почему его назвали первопрестольным, так и не понял, поскольку были, и Грады Китеж и Рюген-град, Аркаим-город медведя, были, наконец, Родень и Ольния, не находите?

Ну, хватит экскурсов в Неторию.

Встряхнулись, если надумали — пошли. We will show (нас ждёт шоу)».

Треснул и раскатился гром, вспышка молнии ни миг осветила стену палаты. Немо вздрогнул, почудилось, что одноухий Ван Гог с портрета ему весело подмигнул. Лицо художника как бы ожило, поплыло в воздухе и наконец, замерло в масленых красках холста. Совсем странным было то, что изображение великого психа на автопортрете теперь смотрело налево.

Рухнув в омут сомнений, неразрешимых загадок, неясных предчувствий и надежд, Немо махнул на все рукой и, наказав себе более ничему не удивляться и ничего не бояться, твёрдо сказал скорее себе, чем незнакомой парочке.

«А что я теряю? Вперёд! И тут же, с тревогой. В халате? А домой? Можно домой, хоть ненадолго?».

«Всё возможно, и Вам домой тоже, но всему своё время!». Жёстко утвердил тот, что, судя по всему, был главным.

«С Вашего разрешения?». Самодовольно вымолвил другой, что был пониже ростом, глянув на своего спутника. Вытащил жестом фокусника откуда-то старинное перо с золотым колпачком и взмахнул им в направлении болезного. Тот же миг больничный светло-коричневый халат на Серове превратился в элегантный чёрный смокинг с белоснежной шёлковой рубашкой, стоячим воротничком, и тёмно-фиолетовой бабочкой на нем.

Блестящие лакированные ботинки не жали, носки присутствовали, из кармана на сантиметр торчал тончайший батистовый платок. Нет не для соплей, но приданию джентльменам вида благородного и имущего, а пуще всего соответствия традициям, как в поступках, так и в одежде. Ибо не зря сказано, что в человеце все должно быть прекрасно и здоровье и дела и одежда, а паче оного — мысли.

В лице Немо также произошли некоторые заметные изменения — оно помолодело, жёсткая щетина на скулах сменилась трёхдневной модной небритостью, разгладились многочисленные морщины на лбу, чистые короткие волосы уже не прилипали к голове клочьями, но словно одуванчик торчали во все стороны плотным ёжиком.

Довольный произведённым эффектом ночной гость произнёс — Шмага, Делоникс Королевский, протянул руку-лапу к двери, приглашая на выход.

Дверь бесшумно распахнулась, запор и не звякнул на удивление и троица не спеша пошла по коридору к лестнице. Впереди шёл круглолицый, игриво помахивая толстым пушистым хвостом, висящим сзади на цепочке, за ним Немо обалдевший от всего происходящего и сзади, замыкая шествие — Незнакомец в плаще.

У одной из дверей, незнакомцы задержались, тот, что выше зачем-то посмотрел в глазок и затем они быстро догнали поджидавшего их сотоварища по ночному рандеву.

Был ещё один свидетель ночного происшествия, с проникновением посторонних в палату больных — святая святых лечебного корпуса, кроме Палыча. Пьяный в дымину дежурный санитар с трудно произносимой фамилией, заканчивающейся на — Оглы, в полуприкрытую дверь дежурки увидел, как мимо двери по коридору в сторону лестницы, ведущей наверх, где был расположен лечебный кабинет главврача, просочились три длинные тени.

Но мерзкая самопальная водка уже сделала своё гнусное дело, потому оторвать натруженный мышц от тяжёлого табурета не представилось никакой возможности.

Какая-то мозговая извилина уцепилась за спасительное, и успокоилось от осознания, что это алкогольный делирий (белая горячка, delirium tremens). Эта мысль закрутилась, как диск гироскопа. Тяжёлая голова …Оглы упала на стол, накрытый старой газетой — Метро.

Так бы этот случай и остался, никому не известен, если бы не имел неожиданное продолжение. Наутро, в субботу при пересменке, в Журнале посетителей, что лежал на краю стола в той же дежурке, на толстой картонной обложке которого обычно резали хлеб, была обнаружена совершенно препохабнейшая запись о посещении палаты №3/3 с 3.10 до 3.25 некими Беллой и Симой, с целью ширнуться и потрахаться.