Владимир Лизичев - Москва — Маньпупунёр. Том I

Кроме всего прочего, половина листов была вырвана, а лицевую часть Журнала украсило изображение могучего главного мужского органа, в обрамлении здоровенных волосатых яиц и сердечек, пронзённых стрелами упитанного Амура. Надо отдать должное, рисунок был вполне профессионален и реалистичен.

Внимательное изучение почерка негодника (или во что верили меньше — негодяйки), написавшего столь неприличный текст, ничего не дало. Кто такие были эти Белла и Сима и правда ли, что они каким-то невообразимым образом оказались в служебном помещении этой ночью, выяснить, также не получилось.

Администрация женского корпуса больницы однозначно заявила, что это никак не их подопечные. Второй санитар, дежуривший внизу, на первом этаже здания той ночью высказался в том духе, что это бред. Незаметно и мышь не проскочит, а обе входные двери в корпус на ночь запираются на ключ и щеколду, отодвинуть которую можно только со страшным скрипом.

Что тут же и было продемонстрировано на практике, ответственным лицам, осуществляющим собственное расследование инцидента. Скрип засова слышно было в другом конце коридора. Камера наблюдения, установленная ещё в прошлом году не работала.

Оглы каким-то образом проглядевший сам факт безобразия, за событиями и перипетиями шквалистой ночи, с утреннего бодуна клялся и Аллахом божился по своему, что это не он написал. Но в памяти те, привидевшиеся ночные тени всплыли.

Рассказывать о них он не собирался, уже по трезвому дню списав все на злую водку. Нехотя обороняясь от наседавшего на него дежурного доктора Агриенко, в который раз пообещавшего доложить в понедельник руководству. А уж оно, уволит алкаша санитара. Оглы твердил о непричастности, слабом здоровье и 16 малых детках, в родном Тьмутамбиде, клялся на хлебе и не совсем понимал, чего от него ещё хотят.

В конце концов, от него отстали. Уволить то можно конечно, да где взять идиота на такую зарплату. Тем паче, в его причастность к какому-то бардельеро с бабами, уж совсем не верилось. Выпить это да, это он пил. А кто не пьёт? Но с городскими телками? На всякий случай, не поднимая шума, проверили содержание и хранение наркосодержащих препаратов, все на месте.

Журнал ещё утром изъяли и обещали к обеду принести из хозчасти новый, но поскольку в субботу она была закрыта, за дневными хлопотами по наведению порядка на территории, видимо забыли. Заступившему санитару настрого приказали о безобразии молчать и никому не распространяться.

Когда же в понедельник, день тяжёлый, по напоминанию очередной смены вспомнили, обнаружилось ещё более не понятное и гадкое происшествие. Все три экземпляра, что имелись в хозчасти и хранились в старой, покрытой пылью коробке, на самой верхней полке металлических стеллажей были также, похабно расписаны и разрисованы.

В углу помещения, на вырванных листках одного из журналов лежала огромная куча зловонного кошачьего дерьма. В понедельник дело дошло до начальства.

Тотчас подвергнутый строгому допросу Еремей Николаевич, здоровенный толстяк — уполномоченный согласно приказу главврача за выдачу инвентаря и помещение был предупреждён для порядку о недопустимости разгильдяйства и повышении бдительности в режимном учреждении.

Позже были изысканы необходимые средства и закуплены новые журналы по статье — Управленческие расходы.

Тем же понедельником, такую же точно кучу, на аккуратных пожелтевших листочках, обнаружила старенькая уборщица на столе в кабинете Лепецкого. Отчего расстроилась и непривычно для себя матюгнулась, но гавно убрала, списав неприятность на местного любимца кота Ваську, совершенно непричастного и маниакально чистоплотного. Долго тёрла потом мокрой мыльной тряпкой по полировке столешницы.

Со стен на неё смотрели с пониманием всё бородатые незнакомые дядьки в строгих сюртуках и при галстуках, которые опытные и понимали, кто здесь главный. Убери на три дня уборщицу, всё зарастёт, прости господи. А вот не придёт, кто из дохтуров неделю, и ничего, и не заметят. Так-то. О неприятности она никому не сообщила, справедливо посчитав, что может выйти боком, себе дороже.

Кто мог проникнуть в закрытую комнату склада в административном здании и кабинет главврача в лечебном корпусе, а главное зачем? Оставалось непостижимой загадкой.

Цепь непонятных событий раскручивалась, росла и множилась, что-то впереди.

Меж тем вернёмся к событиям грозовой ночи. Троица в прежнем порядке дошла до тёмной лестницы, поднялась выше на этаж и прошла коридором до дверей начальственного кабинета, обитого кожей и разбитого на ровные ромбы медной проволокой с креплением в углах гвоздями, с медными же резными шляпками.

Низкорослый вставил ноготь в замочную скважину, с лёгким щелчком дверь отворилась, вошли. Совершенно обыкновенно зажгли свет. Подросток с красным лицом старика по-хозяйски прошастал через длинный кабинет с плотно прикрытыми шторами к массивному столу, обошёл, его справа и отворил другую дверь, скрытую в настенных панелях орехового дерева.

В маленькой комнатке отдыха стоял журнальный столик и два кожаных кресла. На стене, что слева от входа висели 7 рамочек с какими-то дипломами и 3 из них с фото людей. Лица были знакомые, где-то раньше Немо их уже видел, но вспомнил только одного — это был детский писатель Аркадий Гайдар (Голиков). Наискось по фотопортрету шла надпись, прочесть её не удалось, но Немо догадался видимо его тоже лечили или консультировали здесь. Наверное, герой Гражданской войны как и многие писатели и поэты, артисты, люди творческих профессий, пил.

Другие портреты, судя по фото, тоже были из стародавних времён, вполне может быть довоенных либо конца 40-х, начала 50-х годов прошлого столетия. У следующей потайной двери напротив, висело зеркало, в котором Немо с удивлением узнал в моложавом денди и не узнал себя облагороженного.

Подхватив по дороге пару засохших мармеладных долек из хрустальной вазочки, Кошак, как его за вихляющую походку и хвост пристёгнутый карабином к цепочке на джинсах, тут же окрестил про себя Серов, широким жестом толи пригласил угощаться, чем как говорится, … послали, толи следовать за ним.

Далее он, махнув хвостом, указал на эту дверь, ведущую на узкую лестницу. Теперь долго спускались почти в полной темноте пока не вышли на улицу, не встретив препятствий (дотошный читатель не волнуйся, ведущий Вас по перипетиям повествования от страницы к странице, не забыл — она была заколочена в тысяча девятьсот забытом году). И тем не менее… На мгновение задержались на высоких ступеньках крыльца.

Двор весь был залит водой. Дождь лил не из ведра, а из цистерны, огромной такой 60-тонной. Гремели грозовые раскаты. В отблесках молнии деревья то появлялись, то исчезали, как живые, шевеля по ходу листвой, раскачивались и скрипели старыми ветками.