Вадим Волобуев - Боги грядущего

— И Артамоновых тоже больше нет. Вы же с вождем их и перерезали.

Лучина скрежетал зубами, вздымал ладони к небу.

— Чего ты хочешь от меня? Головня — родич, и ты тоже. Как сделать выбор? Вы оба виноваты в том, что случилось. Вы расплевались, а мне отвечать. Нет уж, выкусите! Сами решайте промеж себя. А я слушаю вождя и делаю по его слову. Был бы ты, Жар, вождем, побеждала бы твоя правда. Но вождь — не ты, потому и правды за тобой нет. Богиня отличает достойного!

— У вас с Головней все недостойны, — язвил призрак. — Ни я, ни Сполох, ни Пылан, ни Отец Огневик. Всех смерти предали. Чуешь, за кем очередь, Лучина? Готовишь ли ходуны для морошковой тропы?

— Да чтоб тебе провалиться, несчастный! Жаль, язык твой болтливый не вырвал. Трепешь им сам не зная чего.

— Ну бывай, родич, — хихикал Жар. — Бывай!

И оставлял Лучину лязгать зубами от страха и бешенства.

Дебелая, вся в россыпи конопушек, подруга шарахалась от него в такие мгновения: знала — лучше под руку не попадаться, прибьет. А ночью, слыша сквозь сон лихорадочные мужнины молитвы, тепло и сладко прижималась к нему, стягивала дряблые щеки в улыбке:

— Что неймется милому? Отчего захолонул?

Оно, может, и не так сильно совестился бы Лучина, когда бы не чувствовал: прав призрак, ой как прав! Не в том прав, что за казнь пеняет, а в том, что пророчит Лучине ту же участь. Обрезатель душ бродил рядом, смахивал косой одну жизнь за другой. Сполох, Жар, Сверкан, Зольница — все, кто был рядом последние зимы — пали жертвами судьбы. Оттого и злобился он, вспыхивая как сухой тальник: чувствовал — и его час придет. Недруги настраивали вождя против него, и первый их них — Хворост.

Глава третья

Скорым бегом зайца-поранка примчался в становище Ожог со своей сторожей. Примчался не с пустыми руками — привез пленника: тот сидел со связанными руками на лошади, мерцал угольками глаз из-под острого колпака. Побелевшая от инея редкая волосня льдисто втыкалась в черный, точно вымазанный сажей, подбородок. Поводья его кобылы Ожог примотал к луке своего седла, слева приторочил отливавшую серебром громовую палку в черном кожаном чехле.

При виде пленника люди цепенели от ужаса, жадно разглядывали угольное лицо, старались не смотреть в глаза. Слышался благоговейный шепот:

— Тсвяты, тсвяты…

— От порчи и сглаза, от хворей и недоброго зверя — спаси и сохрани…

— Дзембы-та цо перлыны… яснеяць…

— Зза огня и пекла вышедши, тамо их уродили…

Мохнатых бойцов Ожог оставил под западным склоном, сам проехал напрямик к Головне, кинул поводья охраннику, другому отдал кожаную перевязь с ножнами, ступил в шатер. Коротко доложился и вместе с вождем вышел наружу — показать пленника. Люди, сбежавшиеся на весть о захвате пришельца, безмолвно наблюдали, как Головня, презрительно подрагивая верхней губой, оглядел связанного врага, усмехнулся, затем принял у Ожога громовую палку, взятую у пришельца.

— Славное дело ты содеял, Ожог! — сказал он, осматривая оружие. — Порадовал меня… Отцу своему счастье принес. Вижу, не зря я приблизил ваше семейство.

Тот зарделся, сказал, крепко стоя на широко расставленных ногах:

— За тебя, великий вождь — в огонь и в воду.

Головня не спеша направился обратно в шатер. Приказал, не оборачиваясь:

— Пленного — ко мне.

Стражники стащили связанного пришельца с седла, поволокли его, подхватив с двух сторон, к вождю. Пришелец был высокий, шел, приволакивая ноги, остроконечный колпак его покачивался из стороны в сторону.

Народу прибывало все больше. Услыхав о пленном, люди бросали все дела, спешили к шатру вождя, чтобы хоть одним глазком взглянуть на него. Старый одноглазый воин, ходивший с Головней на Ильиных, важно вещал:

— Громовые палки — тьфу, пугание одно. Шуму много, толку мало. Они больше ворожбой берут, колдовством. Сами — гололицые, волос на башке короткий, туго вьется — не распрямишь. И зубы белые, ровные… не чета нашему брату. Потому как об камень их тешут. В схватке хлипкие, только и могут, что бабахать из палок. Тут главное — лошадь удержать, чтоб не струхнула. На то и надеются. А сами-то хоть долговязые, да жидкие, против таежника не устоят.

— А как же у Лиштуковых-то наших побили? — спрашивала рябая баба с маслобойкой в руках. — Эвон никто не вернулся, окромя Пара, да и тот таков, что смотреть страшно.

— Чародейством, видать, взяли. Ведовством. А еще, сказывают, к ним Огонек прибился, внук Отца Артамоновского, а уж тот, известно — всякому коварству научен, на то и огнепоклонник…

Народ гомонил, обсуждая увиденное. Воинам, что ходили вместе с Ожогом, не давали проходу, требовали подробностей. Те, залихватски покручивая усы, рассказывали, как сумели взять пленника.

— Зверолюди его приволокли. Уж это такие лисы… Нам-то по ночам несподручно шастать — того и гляди Обрезателя душ встретишь или демоны разорвут. А этим все едино. Подкрались, сцапали и утащили. Он и не пикнул. Не помогли ему ни волшебство, ни хитрости. Они ведь, сволочи, на привал посреди луговины встали — опасались, значит, что нападем. А в небе духи так и плясали, словно предупредить хотели. И поди ж ты — выкрали голубчика. За этими мохнатыми глаз да глаз… Подползут вот этак к тебе…

Войдя в шатер, Головня скинул меховик в руки подскочившего слуги, присел к жарко пылавшему очагу. Стражники, морозно дыша, впихнули испуганно вращавшего глазами пленника, бросили его, как мешок с молоком, на устланный шкурами пол. Ожог, войдя последним, замялся у входа, прижатый спинами охранников.

Головня сказал ему:

— Садись, чего топчешься?

И, прищурившись, воззрился на пленного. Тот моргал короткими ресницами, бегал глазами, жемчужно белевшими на черном, как обожженная кость, лице и мелко дрожал, словно продрогший пес.

Ожог, подвинув стражника, прошел к очагу, сел напротив вождя, глухо стукнув кончиком пустых ножен о прикрытую шкурами землю.

— Скиньте с него колпак, — велел Головня.

Один из воинов зацепил пятерней торчащую верхушку колпака, стянул с курчавой башки пленного. Ожог скривился от отвращения, Головня же усмехнулся.

— Тоже боится, — сказал он Ожогу. — Кисло ему здесь, паршивцу. Одиноко. Вместе с собратьями он — сила, а один — слаб как птенец. И все волшебство его — пфф, дым! — Вождь осклабился, поворачиваясь к пришельцу. — Что скажешь, бесеныш? Не ожидал такого оборота?

Пленник что-то залопотал, часто-часто прищелкивая языком, пал ниц, заелозил смоляным лбом по истоптанной, в жирных пятнах, шкуре. Ожог в растерянности бросил взгляд на вождя. Тот невозмутимо слушал лопотанье пленника, потом велел стражникам:

— Захлопните ему пасть.

Оба воина наклонились и одновременно ударили пришельца: один — по затылку, другой — в левый бок. Пленник замолк, вскинул рожу, как схваченный за загривок щенок.