Владимир Корчагин - Узники Страха

Поднявшись в шатер, Артем сел к столу и придвинул к себе пачку олотоо, на которых с месяц назад начал вести краткий дневник, занося туда наиболее важные события своей новой жизни.

Но что это? Все без исключения олотоо были абсолютно чистыми! Кто-то либо выкрал исписанные им пластинки, заменив их новыми, либо тщательно стер написанное. А чтобы не осталось никаких сомнений в том, что здесь похозяйничал посторонний человек, на верхнем олотоо красовался более чем выразительный автограф: наспех набросанное изображение трех длинных скрещенных ножей на фоне пронзающей тучу молнии.

Незачем быть хорошим криптологом, чтобы понять, что означал грозный рисунок. Кто-то недвусмысленно предупреждал Артема, что никаких записей здесь делать нельзя. Но кто: О-Брайн, О-Стелли, О-Гейм?

О-Брайна, пожалуй, следовало исключить: слишком не вязалось это с тем, что он только что сказал в мастерской. Незачем было идти на такую низость и О-Стелли: она могла просто сказать обо всем Артему. Тем более, что он и не скрывал от нее своих записей. Значит, О-Гейм? Одно предположение, что этот несимпатичный человек мог в любое время заходить к нему в жилище, рыться в его вещах, вызвало в Артеме чувство беспредельного негодования. Как можно быть столь непорядочным и неразборчивым в средствах? И это будущий муж О-Стелли!

В памяти снова всплыла вся унизительная сцена их визита в мастерскую. Сколько презрительного высокомерия было написано на лицах обоих. Но с какой стати? Если когда-то эрхорниоты и были носителями высокой цивилизации, то теперь… Что стоит одна нищета, о которой рассказывал ему О-Гримм! А эта грязь и запустение во всем городе!

«Нет, дорогая О-Стелли, — без конца повторял он, ворочаясь без сна на узкой жесткой кушетке, — гордиться вам абсолютно нечем. Вы растеряли все, что оставили вам в наследство ушедшие поколения. Вы низвели народ до положения рабов, привели общину на грань вымирания. И я так прямо в глаза и скажу все это!»

Однако наутро О-Стелли вошла к нему с обычной приветливой улыбкой, заговорила, как всегда, в самых теплых дружеских тонах, и единственное, что он позволил высказать из всего приготовленного бессонной ночью, был осторожно заданный вопрос:

— Скажи, О-Стелли, почему ты и другие Мудрейшие, мирятся с такой грязью и захламленностью подземных помещений. Ведь эти груды старых вещей, обломки мебели, обрывки одежды не только портят вид, но и мешают ходить по тоннелям.

— Ну, это тебе кажется. Тоннели легко проходимы.

— Но это некрасиво! Не радует глаз, не создает хорошего настроения. Ведь вот здесь, в моем шатре… Все чисто, уютно, приятно смотреть. А спустись вниз, пройдись по тоннелям, особенно боковым переходам. Я уж не говорю о жилищах одиноких женщин…

— Жилищах одиноких женщин?! — насторожилась О-Стелли. — А что тебя вдруг заинтересовали жилища одиноких женщин?

— Мне интересно все. Бея жизнь вашей общины.

— Я понимаю. Но жилища одиноких женщин… Они что, приглашают тебя в гости?

— Нет, такой чести я до вчерашнего дня не удостаивался. Просто довелось случайно заглянуть в две-три землянки. Вход в них, как ты знаешь, не всегда бывает даже задернут шкурами. А вот вчера в мастерской несколько молодых ткачих, действительно, пригласили меня в гости. Я был тронут.

— Еще бы! И не преминешь воспользоваться этим приглашением? — В голосе О-Стелли прозвучали непривычно-тревожные нотки.

— Не знаю. А что, у вас не принято это?

— Напротив, у нас принято это, — ответила О-Стелли с особым ударением на двух последних словах. — Но я полагала, что ты…

— Что, я?

— Нет, ничего… — почему-то смутилась О-Стелли. — Ты нолей, конечно, поступать, как знаешь. Но… Мы заговорили о захламленности тоннелей, — поспешила она переменить разговор. — Так было, насколько я помню, всегда. Однако ты хочешь, кажется, предложить что-то новое?

— Не столько новое, сколько необходимое. Я предложил бы для начала освободить на один-два дня всех мужчин и женщин от любой другой работы и заставить их вычистить весь город: все тоннели и переходы, все мастерские и места общего пользования. А весь хлам вынести на поверхность и закопать вон хоть в той большой яме, на берегу озера. Я убежден, что когда люди увидят, как изменится после этого вид тоннелей, они наведут порядок и своих жилищах. А ведь это — здоровье, это — хорошее настроение, это, как знать, может, даже толчок к возвращению людям их истинно человеческого достоинства.

— Что-что?! Ты считаешь, наши люди лишены человеческого достоинства?

— А ты не считаешь так?

О-Стелли пожала плечами:

— Если судить по меркам вашего большого мира…

— Мерки человеческого достоинства везде одинаковы, — резко возразил Артем. — Но это слишком большой разговор. И, честно говоря, я еще не готов к такому разговору, недостаточно разобрался во всех тонкостях вашего бытия. Мы вернемся к нему. А сейчас… Ты не сможешь объяснить, что значит этот рисунок? — протянул он ей олотоо с изображением скрещенных ножей.

— Этот?! — сразу нахмурилась О-Стелли. — Где ты взял его? Как это попало к тебе?

— В том-то и дело, что я нигде его не брал, а нашел вот здесь, на столе, вместо похищенных у меня записей.

— Записей на олотоо, которые ты как-то мне показывал?

— Да. Они всегда лежали на столе, я не считал нужным их прятать… А вчера вечером, когда мне понадобилось вновь кое-что записать, оказалось, что все исписанные мной пластинки исчезли, а на стопке чистых олотоо лежит это. Может быть, кто-то из Мудрейших…

— Нет! — решительно возразила О-Стелли. — Мудрейшие тут ни при чем.

— Но, возможно, О-Гейм или кто-то из его помощников…

— Нет-нет! — снова повторила О-Стелли. — Это знак не Мудрейших.

— А чей же?

— Как тебе сказать… Мне трудно это объяснить… Но… это плохой знак! — она почти с отвращением бросила на стол олотоо и зябко поежилась, будто вспомнив что-то неприятное и страшное. — И может, тебе лучше не делать этих записей, а если уж они так необходимы, — не оставлять их у себя, отдавать на хранение мне?

— Понятно…

— Вот и хорошо! — поспешила заключить О-Стелли, словно сбрасывая с плеч большую тяжесть.

А Артем не мог отделаться от ощущения, что прикоснулся к чему-то безликому и гадкому.

— Ладно, черт с ними, этими злоумышленниками и их знаками. А что ты скажешь, все-таки, по поводу моего предложения?

— Освободить всех на один-два дня от работы?.. — он задумалась. — Боюсь, О-Брайн на это не согласится.

— И тем не менее ты передай ему все, что я сказал.

— Хорошо, я передам, но не очень надеясь на успех Артем и сам не очень надеялся, что Мудрейший из Мудрейших примет такое предложение. Но уже через два дня, проходя мимо мастерской резчиков, он услышал та голос одного из посыльных О-Брайна: