Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

— Раз ты мне не дашь таблетку, и испортил весь сон, не позволив основательно отоспаться от попойки, тогда проваливай отсюда, — довольно грубо протянул я, прерывая разглагольствования друга на полуслове, и той единой досадой возвращая присущее мне хамство и эгоизм. Я медленно перевел на него взгляд и улыбнулся, несмотря на боль, все еще выплескивающуюся покалыванием в мою кожу, дополнив, — а с Линой я тебя никогда не познакомлю. Ни тебя, ни Светку, никого… Потому как она недосягаема, для таких придурков, каким являюсь я.

Уж и не знаю, зачем я это сказал, почему, наконец-то, сознался своему другу о собственной неполноценности, как человека взрослого, тридцатилетнего. Не имеющего права называться любимым сыном, супругом, отцом. Может быть потому, как побывав на иной планете, в другом обществе, теле, несомненно, лучшем повзрослел, избавившись от подростковых предрассудков, всегда и во всем ставить себя во главу угла. А может быть потому, как впервые в своей жизни влюбился. И объект моей любви стал для меня не просто не доступным, а, так-таки, недостижимым, не только в понимании удаленности, но и собственного совершенства, чистоты, ума, красоты.

О Лине я теперь думал сутки напролет.

Еще никогда, ни одна женщина, девушка, девочка не занимала так мои мысли, что я переставал быть самому себе хозяином.

Еще никогда не охватывало меня такое дикое желание хотя бы взглянуть, дотронуться, ощутить Лину. Пусть через фотографию или зеркало, пусть даже через ее тело.

Теперь это стало не просто желание, интерес посмотреть тот мир.

Теперь это превратилось в навязчивую идею, с которой я ложился и вставал, с которой я ходил, дышал, ел.

Однако исполнение ее никак не осуществлялось, несмотря на то, что я стал почасту прибегать к таблеткам снотворного, особенно если не было моей смены в автопарке. И хотя я однозначно попадал во сне на Радугу, и в тело Лины, но наблюдал опять за всем со стороны, лишь едва касаясь ее мыслей, личности или все-таки души. Ни разу за весь этот срок, в который вошли четыре недели, я не сумел полноценно переселиться так, чтобы ощутить подвластность тела моей девочки. И вновь я располагался внутри ее головы, или где-то возле глаз, чтобы наблюдать за происходящим, или видеть сами события лишь как отражение в зеркале. А четкость творящегося вокруг Лины заволакивало туманом, то ли это у нее кружилась голова, то ли так видел один я.

Однако даже в таком тумане я отмечал подле моей девочки чаще других Беловука, изредка Синю, и Горясера. И если к ее родне я относился спокойно, то после встреч с Беловуком, пробуждаясь, открыто психовал. Я прямо-таки рвал и метал, не скрывая собственного гнева, не то, чтобы в кругу семьи, но даже и на работе. Потому не раз получал от руководства нахлобучку и предупреждения. Оно как яростные мои срывы выливались в основном ссорой с кондуктором, который со мной работал на линии, или недовольством на несчастных пассажиров, неудачливо так попавших под мою горячность.

— Может тебе взять отпуск, — сопереживая моим неприятностям, говорила мама, и ласково поглаживала по волосам, которые за последнее время значительно отросли и теперь лежали на голове паклей, оправдывая мое детское прозвище «рыжий».

Я, впрочем, никогда не отзывался на такое предложение, боясь, что количество выпитого мною снотворного тогда, непременно, приведет в больницу. Однако теперь я не отмахивался от проявленной мамой заботы, нежности, точно стал более ранимым от правящих во мне чувств и потому нуждался в поддержке.

Интересным в моем перемещение было и то, что я вновь обрушивался в собственное тело при возвращении. Словно до этого проходил сквозь натяжной, перламутровый потолок, с дополнительным потолочным выступом в который были встроены светильники, прилетая откуда-то сверху, под аккомпанемент пиликающего звонка будильника. Ощущая, как вибрируя, подергиваются мои конечности, и, широко раскрываясь, торопливо заглатывает воздух рот.

Создавалось такое впечатление, вроде один раз попробовав полноценное перемещение в тело Лины, теперь я должен был заслужить его. А может должен был, что-то сделать для этого. Не только глотать таблетки снотворного, а измениться изнутри, снаружи.

Измениться…

Я и изменился. Так, что меня перестали узнавать знакомые, друзья, близкие.

И я говорю не только о психах. Я имею в виду нечто другое.

Хотя бы мое отношение к самой жизни, природе.

Раньше я этого никогда не делал. Никогда не замечал красоты моей планеты. А сейчас, неизменно выходя на улицу из квартиры своего дома, я втягивал носом морозный дух моей планеты, и, вздев голову, всматривался в далекий черно-фиолетовый, бархатный небосвод Земли, наполненный серебристо-белыми звездами. Крупные, в парящей морозной дымке ночи, звезды мерцали не просто синими, но и зелеными, красными цветами, они точно маяки зазывали меня в эту красочную бесконечную даль, где жизнь сосредотачивалась, очевидно, не только на планетах Земля и Радуга. Лишь иногда сияние звезд застилали долгие, рыхлые полосы плывущих облаков, почему-то кажущихся в ночи не белыми, а синими. Еще реже их прерывистое сияние затемнялось ореолом, отбрасываемым от светящей круглой поверхности, Луны, визуально кажущей свою более темную гористую местность и относительно светлые куски равнин, морей.

В такой момент я думал о Лине, представляя, место ее планеты в этом огромном пространстве Галактики или все же самой Вселенной.

«Лина! Линочка!» — шептал я, не то, чтобы боясь крикнуть, просто понимая ни крика, ни шепота она все равно не услышит. Не поймет, не оценит мой душевный порыв, точно также как всегда я не мог, не умел ценить чувства, сердечную привязанность людей находящихся подле меня.

Желание увидеть Виклину, людей ее планеты, таких улыбчивых, счастливых и довольных собственной судьбой, жизнью спровоцировало во мне интерес к истории, особенно к истории Советского Союза.

Почему?

Потому как «общий» политический строй со свойственной ему общественной собственностью на средства производства, полным социальным равенством, отсутствием классового и национального различия, разграничения между городом и деревней, умственным и физическим трудом, уж очень сильно согласовывался с коммунистическим строем планеты Земля. Покуда существующим только в утопических теориях мыслителей, экономистов девятнадцатого века. Может быть, потому как на Земле всегда была и правила религия, которая в сочетании с капитализмом, увы! никоим образом не могла привести человечество к идеальному обществу. Не прав был Ближик и те философы, ученые планеты Радуга, которые так предполагали.