Валерий Строкин - Небесное Притяжение

— Как тебя звать? — спросил у соседа.

— Максим, как же еще, — короткий смешок, — голос почудился знакомым, но чей, определить не смог.

— Пулеметчик?

— Мы все пулеметчики.

— Я тебя знаю?

— Может и знаешь, — невнятное бормотание.

— Чувствовать надо, сколько раз повторять, — рассмеялся Губа.

— Ты знаешь, что произошло? Откуда у тебя тачанка?

Вспыхнула молния, высветила извилистое полотно дороги и горбатый мост впереди. Сильно громыхнуло, тачанка подлетела на кочке.

— Это что, война?

— Нет никакой войны, — ответил Сергей.

— А что есть?

— Ничего нет, Максим, для нас все закончилось.

— Все?

— Помнишь, как в детстве, ты зашел в одну из лабораторий и увидел белых мышей?

— Нет. Наверное, я был слишком маленьким, если это из той поры, когда я гулял по лабораториям.

— Ты помнишь! — закричал Сергей. — Я чувствую!

— Попробуй вспомнить, — попросил пулеметчик Максим.

Я рассмеялся:

— Вспомнил! Я открыл клетку и они разбежались по всей лаборатории. Бедные подопытные мышки. После, меня наказали — поставили в угол, впервые.

— Я чувствовал, я знал, что ты помнишь.

— Сергей, объясни, что с нами случилось? Что это было, над Пикетом? Я видел, как в тебя стрелял из автомата Дылдин. Ты умер?

— Стой! — Сергей натянул вожжи.

— Что случилось?

Кони резко встали.

— Выходи, приехали, — глухо ответил Сергей.

— Почему?

— Рано тебе, кататься на тачанках, — рассмеялся Губа, — чую. Твоя остановка.

— Какая остановка?

— Небесное притяжение, — ответил пулеметчик Максим.

— Что? Послушай, ты не знал Лютика?

— Выходи! — закричал Сергей, в воздухе щелкнула плеть.

Я выпрыгнул из коляски, кони сорвались с места.

— Н-нооо! Залетныеее!

Пулеметчик оглянулся, блеснула вспышка, я увидел пустые глазницы и черный треугольный провал вместо носа. Наступила тьма. Мир пропал. Не разбирая дороги, я побежал.

Не знаю, как долго продолжался мой бег, молний больше не было, чтоб осветить дорогу, рокот орудий стих. Тотальная тишина…Понемногу мрак стал рассеиваться, превращаясь в молочный туман: ВЫХОД.

Я лежал с раскрытыми глазами, бездумно пялясь в потолок. Интересно, как долго я его изучаю? Какой странный сон? Что с нами случилось? Вопросы…

В голове плавал мутным молоком туман, затухающе гудел колокольный звон. Или орудийный рокот? Невидимые тиски ослабли, отпуская виски. Во рту кислота и горечь — в тысячу раз противней похмельных синдромов. Хорошо одно — лежу не на носилках, а в кровати, накрытый хрустящей, накрахмаленной простыней, в желтой, с черными полосами пижаме, похожий на пчелку. Почему? Черт побери, что с нами случилось? Где ты, Губа?

Я медленно повернул голову. На соседней койке лежал Димка. Он спал. На тумбочке блестели стеклышки очков. Я улыбнулся. Мы вместе, уже неплохо. То, что находимся, по все вероятности, в больнице, не удивляло. В памяти всплыло странное слово — «лепрозорий». Остался пустяк, узнать, что с нами в конце концов произошло? Подвергся Пикет атаки инопланетян или все галлюцинагенный бред? Может, нас накачали, ради эксперимента, наркотиками?

Я оперся на локти, привстал, прислушиваясь к частому биению сердца, словно перешел Гималаи. Осмотрел небольшую, стерильную палату.

Моя койка стояла у высокого окна, с широким подоконником, забранного с внешней стороны решеткой. Захотелось воскликнуть: «Здравствуй родной обезьянник!». До чего всё похоже.

Серое казенное одеяло Хвалея, как и у меня, висит на спинке кровати. Летом им укрываются только сумасшедшие. За Хвалеем, еще одна койка. Судя по проступающим из-под простыни контурам, её занимал Дылдин. Я вспомнил, как он припав на колено, стрелял в Сергея Губова. Козел! Неужели это правда?

Напротив, через узкий проход, под вторым окном, лежал младший сержант Рыжков. Его широкоскулое лицо вытянулось, было бледным, как простыня. Резче выступили крылья носа, заострился подбородок. Он единственный был накрыт одеялом, из-под которого тянулись трубочки к нависшей над кроватью капельнице и провод, к передвижному столику. На столе стоял медицинский прибор с осциллографом. По экрану бежала, конвульсивно дергаясь, непрерывная зеленая кривая.

Рядом стояла кровать с Хвостовым. Впалая грудь спокойно вздымалась и опускалась. Он улыбался, тихонько повизгивая во сне. Не ты ли бросился на Рыжкова со штык-ножом? Собачья жизнь снится?

Последняя кровать была пуста. Сергея Губова с нами не было.

В голое ухнуло, казалось, что череп трещит и сыплется мелкими кусками на подушку. Перед глазами мелькнула вспышка, как от магния. Я увидел раскинувшего руки, парящего в фиолетовом небе Сергея. От гимнастерки отлетают алые лоскутки, а за его спиной черная морда зверя, закрывшая небо.

Мой Клоновый Бог, что с нами было? Я обхватил голову, крепко сжал, не давая черепку рассыпаться. Постепенно боль прошла. Я осторожно приоткрыл глаза, посмотрел в окно. Через небольшую площадку, напротив, стоял белый одноэтажный корпус, его окна также были забраны решетками. В стороне, под зеленой цинковой крышей, размещался пост КПП. Рядом ворота, шлагбаум, на который устало облокотился солдат в черной парадной форме с сержантскими погонами. На плече висит автомат. От ворот, разбегался по сторонам высокий бетонный забор, украшенный колючкой.

Госпиталь, был похож на надежно укрытый, секретный военный объект и судя по дежурному на КПП, служил исключительно для солдат СВВ.

«Что с нами случилось?» — тяжело ворочалось в голове предложение с большим вопросительным знаком. Я откинул простынь, медленно опустил ноги на пол, прислушиваясь к внутреннему состоянию. В последнее время, организм несколько раз напоминал, что находится в тяжелом, стрессовом состоянии. Боли не возобновились. В голове царил холодный полумрак, но мысли ясные.

Я поднялся и осторожно направился к дверям, придерживаясь за спинки кроватей. Дверь открылась, на удивление, легко. Выглянул в коридор. Салатовые стены ярко залиты люминесцентными лампами. Желтый, еще мокрый после уборки, линолеум. Несколько дверей с табличками: «Палата N1», «Палата N3», «ПалатаN4». Наша — «Палата N2». Далее кабинеты: «Медперсонал», «Ординаторская», «Комната Отдыха», «Доктор», «Столовая». Я прошел по коридору и остановился перед дверьми с табличкой: «Доктор», потому что она была приоткрыта и доносились голоса.

Разговор показался интересным.

— Нет, Сан Саныч, ну почему все-таки лепрозорий? — глубокое женское контральто.

— Ниночка, это не вопрос, — густой, рокочущий бас.

— Лепрозорий, потому что раньше, мы чаще имели дело с бактериологическими, — жизнерадостный тенор. — Теперь ими занимается третий блок.

— Это связано с химическим оружием? — Ниночка.