Валерий Строкин - Небесное Притяжение

— А ты не один кушай, — Оксана рассмеялась. — Как ты не понимаешь — один урожай с колхозного поля, может обеспечить овощами город, тысяча полей — прокормят страну.

Я представил длинный армейский стол и Аникина, разрезающего помидор на манер арбуза, рядом стоит Маркулис и раздаёт солдатам малиновые ломти. Смешно.

— Горько! Горько! Горько! — заревели со всех сторон. Гости хотели кушать, гости желали выпить: тарелки и рюмки были полны.

— Горько! — заорал я.

Молодые смущенно поднялись, покраснели, как мичуринские помидоры и наклонились друг к другу.

— Один!.. Шесть! — считали гости.

— Десять!!! Слабо! Слабо!

За столом, с молодыми сидели свидетели и родители. Главный колхозный мичуринец, папа Паши, восседал в белой рубашке, с глухим воротом, оживленно жестикулировал вилкой и непрестанно разглагольствовал с соседями.

— Вы посмотрите какие огурцы! Это шестая модель Пепино. А томаты! Это такой превосходный кетчуп, хоть и шкура толстовата! Подождите, вот на десерт принесут….

Его жена — полная женщина с простым добрым лицом, часто поднималась из-за стола и убегала на кухню, отдать распоряжения приглашенным поварам и официантам. Родители Саши, не являлись гегемонами, а представляли интеллигентскую прослойку социального пирога. Сашин папа: седой, высокий, худой мужчина в больших роговых очках, был одет в строгий черный костюм, с белой хризантемой в петлице. Сашина мама, гораздо моложе супруга — ярко крашенная блондинка, с алыми пухлыми губками женщины вамп. Она все громко и вызывающе смеялась, восклицая: «Как замечательно! Да, что вы говорите! О!».

Негры смотрели в её сторону плотоядно облизываясь, препарируя молочного поросенка, зажаренного на углях. Им пошли навстречу и приготовили несколько национальных блюд, которые они с аппетитом трескали: бананы в тыквенном соусе, лангусты под соусом а ля Марсель, бычьи ребрышки и устрицы. Запивали национальным напитком: толи «Туборгом», толи «Хейнекеном». Оксана потом объяснила, что один негр из семьи вождя могущественного племени поклоняющегося культу Вуду, и родился в Москве, второй — считал, что в его знойной крови есть густые, тяжелые, голубые капли пра-пра-плантатора — французского графа-колонизатора. Они вели себя скромно, ели, стреляли глазами и громко срыгивали. Белые костюмы им шли. Как я понял, у вудиста на шее висел золотой кулон с изображением черепа.

Остальные приглашенные были обычными приглашенными и не столь интересными, они быстро смешали в тарелках горячие и холодные закуски с салатами, и с короткими паузами поднимали и опускали: стаканы, рюмки, графины. Иногда вспоминали про молодых и громко кричали, протягивая в их сторону рюмки, как микрофоны: ГОРЬКО!!!!

Первый раунд прошел, приступ голода отразили: домашними чесночными колбасами, заливным языком, холодцом, салатами, среди которых, как всегда лидировал в топе — «оливье», все щедро залилось водкой, шампанским, вином; желудок отяжелел, голова захмелела, захотелось не хлеба, а духовного причащения…

Из беседки показались музыканты: гитара, «Ионика», ударные, солистка. Молодое ВИА скрывало свои лица под длинными, распущенными волосами, все были одеты в униформу: джинсы, черные майки: грудь прочертила белая молния, хоть немного позитива; черные очки. Музыканты занялись проверкой инструментов.

— Они играют на нашей дискотеке, в клубе, — сообщила Оксана. — Очень способные музыканты.

Со стороны особняка, от гаражной площадки, ветер принес запах жаркого.

— Скоро шашлыки подадут.

— Откроют счет второго раунда.

— Что ты сказал?

— Это так, к слову.

Веселье набирало размах. Алкоголь и полный желудок способствовали установлению благодушно-игривого настроения. На нас никто не обращал внимания. Мы ухаживали за девушками, девушки ухаживали за нами.

Зазвучали инструменты. Музыканты открыли муз-обоз с песни: «А цыган Идет».

Песня оживила: водку начали запивать водкой.

Как говорил Кирилл: «Вторая часть марлезонского балета — танцы!»

— Ты танцуешь? — спросила Оксана, в её глазах плясали звездочки.

— И пою, — ответил я поднимаясь из-за стола. Посмотрел на тетрадь.

— Не бойся, никто не возьмет, народу не до чтения.

— Я не боюсь. — Взял Оксану за руку и мы побежали к танцующим, там уже были жених с невестой и мичуринец, яростно отбивающий коленца. Димка и Люда остались за столом.

Песня смолкла, и я вернулся за стол, объяснив Оксане, что необходимо кое-что занести в дневник, для истории.

— Извини, сейчас не спею, утром может быть поздно.

Она обиженно поджала губки и отвернулась.

Прислушался к Димкиному разговору.

— …не Ахматова, это псевдоним. В девичестве она звалась Анной Горенко. Вышла замуж за Николая Гумилева. Мне нравился Гумилев, основатель акмеистического учения, к которому относились также: Городецкий, Мандельштам, Ахматова, Нарбут. Помнишь эти строчки:

Димка взял руку Юли, поцеловал пальцы. Девушка покраснела. Я схватил рюмку с водкой, залпом выпил. Поискал среди танцующих Оксану. Возле неё вертелся пьяненький мужичок в красном пиджаке и зеленом галстуке. Музыканты весело наяривали:

— Шумят, — хмыкнул я, листая тетрадь. — С чего начнем сегодняшнюю исповедь?

Надо мной кто-то встал, благоухая сивушным перегаром.

— Будешь много знать, скорее убьют, — не оборачиваясь сказал я.

Человек икнул и испуганно отшатнулся. Донесся раздраженный голос:

— Не молодежь, а сплошь бандиты: ни почета, ни уважения.

Я поднял голову. От меня спотыкаясь отходил мичуринец.

— Нет, разве так играют! — Димка поставил на стол пустую рюмку. — Сплошная лабуда! — он хлопнул по столу ладонью и встал.

— Эй, боец, ты куда?

— Спокойно…. Максим, добавил он с паузой — За очками, в больших черных зрачках плясали веселые хмельные чертики. — Сейчас увидишь.

Он направился к музыкантам. Я не успел вмешаться, как он был среди них. «Сейчас начнется», — с тоской подумал я: «Песенка про зайцев».

Димка вцепился в микрофон, тот угрожающе провыл. К Хвалею подступил обеспокоенный музыкант, с улыбкой выслушав, тряхнул гривой.