Диана Гэблдон - Эхо прошлого. Книга 2. На краю пропасти [litres]

– Немного дольше, чем я рассчитывал, – иронично согласился Джейми. – По пути кое-что случилось.

– Вижу. – Не колеблясь, она взяла его правую руку и с интересом принялась разглядывать шрам и близко сошедшиеся пальцы. Она посмотрела на меня, подняв бровь, и я кивнула.

– Он… он был ранен у Саратоги. Пришлось отрезать палец, – сказала я, ощущая странную потребность оправдаться.

– Отлично сработано. Сильно болит, Джейми? – спросила она, осторожно сгибая его пальцы.

– Только в холодную погоду, а так не беспокоит вообще.

– Виски! – выпрямившись, вдруг воскликнула Дженни. – Вы ведь промерзли насквозь, а я даже не подумала… Робби! Беги и достань особую бутылку с полки над котелками.

Долговязый мальчишка, который мялся с краю окружавшей Йена толпы, неохотно посмотрел на Дженни, но, уловив в ее глазах предостережение, тут же побежал выполнять приказ.

В комнате было жарко, почти как в тропиках: горел огонь в камине, люди говорили, смеялись и нагревали воздух теплом своих тел. Но каждый раз, когда я смотрела на Йена-старшего, сердце мое леденело.

Он сидел в кресле и улыбался, но усилие, которого ему это стоило, костлявые плечи и ввалившиеся глаза выдавали полное истощение.

Я поймала задумчивый, сомневающийся взгляд Дженни, но она тут же отвела глаза в сторону. Нужно поговорить с ней.

Они впервые спали в тепле, лежали, обессиленные, прижавшись друг к другу, и вокруг был Лаллиброх. Проснувшись, Джейми услышал ветер, который поднялся ночью и теперь жалобно выл под стрехами крыши.

В темноте Джейми сел на кровати, обнял руками колени и прислушался. Будет буря – он чуял снег в песне ветра.

Рядом спала, свернувшись, Клэр. Темное пятно ее волос выделялось на белизне подушки. Он прислушался к ее дыханию, благодаря за него Бога и вместе с тем ощущая вину за то, что Клэр дышала легко и тихо. Он весь вечер слушал кашель Йена, его затрудненное дыхание отпечаталось в памяти и стояло в ушах, когда он пошел спать. Вчера он отложил в сторону мысли о болезни Йена, но по пробуждении они снова вернулись к нему, тяжелые, словно камень на его сердце.

Клэр шевельнулась, почти перевернувшись на спину, и на него нахлынуло желание. Он колебался, не желая будить ее, болея душой за Йена и ощущая вину за то, что Йен утратил, а он по-прежнему имеет.

– Наверное, я чувствую себя так же, как ты, когда прошла через камни, – шепнул он тихонько, чтобы не будить Клэр. – Мир вроде бы на месте, но он не тот, что раньше.

Он был уверен, что она не проснется, но ее рука поднялась из простыней и зашарила в воздухе. Джейми взял ее, и Клэр вздохнула во сне, протяжно и тяжело, и потянула его к себе. Обняла и прижала к своей теплой, мягкой груди.

– Ты – мой мир, – шепнула она. Ее дыхание участилось, и ему стало легко и спокойно.

Завтракали они на кухне, вдвоем – Йен-старший и Йен-младший. Отец проснулся от приступа кашля задолго до рассвета, а потом заснул так крепко, что мать не стала его будить, а сам Йен весь вечер охотился в холмах с братом и племянниками. На обратном пути они остановились передохнуть в доме у Китти, и Джейми-младший заявил, что нужно немного поесть и поспать, но Йеном овладело странное беспокойство, его почему-то тянуло вернуться домой.

Быть может, именно для того, чтобы увидеть, как отец трясет солонкой над кашей, – Йен наблюдал это все те пятнадцать лет, пока жил с семьей до отъезда в Америку. И с тех пор ни разу не вспоминал, но, когда снова увидал, ощутил себя так, будто никуда не уезжал, будто каждое утро сидел за тем же столом и смотрел, как отец ест кашу.

Им овладело странное желание запомнить этот миг, охватить взглядом и ощутить все до мельчайших подробностей – сглаженное дерево под локтями, пестревший пятнами разделочный стол из гранита, луч солнца на потрепанных шторах и на уголке рта отца, когда он жует колбасу.

Отец внезапно посмотрел на него, словно ощутив его взгляд, и сказал:

– Прогуляемся до болот? Хочу посмотреть, появились ли у оленей оленята.

Отец оказался на удивление вынослив. Они прошли несколько миль, говоря ни о чем – и вместе с тем обо всем. Йен знал, что они могут снова сблизиться и поговорить о нужном, – но боялся этого.

Наконец они остановились у дальней оконечности болота; отсюда виднелись сглаженные складки гор и маленькие озера, блестевшие, словно рыбки, под бледным полуденным солнцем. Помолившись, они напились из ручья какого-то святого – у запруды стоял каменный крест, – а затем сели рядом.

– В похожем месте я умер в первый раз, – вдруг сказал отец, проведя мокрой рукой по вспотевшему лицу. Он выглядел румяным и здоровым, пусть и худым. Йен-младший волновался, зная, что, несмотря на обманчивый внешний вид, отец умирает.

– Да? И когда это было?

– Во Франции, когда я лишился ноги. – Йен-старший равнодушно посмотрел на деревяшку, заменявшую ему ногу. – Вот я еще стою и стреляю из мушкета, а вот уже вдруг лежу на спине. Я даже не понял, что меня ранили. Хотя трудно не заметить, что в тебя попало шестифутовое металлическое ядро, а?

Отец усмехнулся, и Йен скрепя сердце улыбнулся ему в ответ.

– Трудно. Но ты же наверняка понял – что-то случилось.

– Еще бы. Миг-другой спустя я сообразил, что меня подстрелили. Но мне ничуть не было больно.

– Это хорошо, – бодро сказал Йен-младший.

– Я решил, что умиряю, понимаешь? – Глаза отца смотрели на Йена – и вместе с тем сквозь него, далеко-далеко, на то поле боя. – Хотя я почти не волновался. И я был не один. – Взгляд стал осмысленным – он снова увидел сына и улыбнулся ему. Взял за руку – его собственная рука исхудала и стала костлявой, с выпирающими суставами, но шириной его ладонь была ничуть не меньше ладони сына. – Йен, – сказал он и замолчал, прищурив глаза. – Знаешь, как странно звать кого-то своим же именем? Йен, – повторил он уже ласковей, – не волнуйся. Я тогда не боялся, не боюсь и теперь.

«А я боюсь», – подумал Йен, но промолчал.

– Расскажи мне о псе, – улыбаясь, попросил отец. Йен рассказал о Ролло, о морском сражении, во время которого он решил, что Ролло утонул или умер, и как они поехали в Тикондерогу и участвовали в жутких сражениях под Саратогой. Еще он, стараясь не задумываться, – потому что, если б задумался, не смог бы вымолвить ни слова, – рассказал об Эмили. И об Исабель. И о Быстрейшем Из Ящериц.

– Я… я никому об этом не рассказывал, – внезапно смутившись, признался Йен. – Я имею в виду, о мальчике.

Отец глубоко вздохнул, выглядел он счастливым, и вдруг закашлялся, прикрыв рот платком. Йен отвел взглад, боясь увидеть на платке кровь.

– Ты должен… – прохрипел отец, затем прочистил горло и с приглушенным хмыканьем сплюнул в платок. – Ты должен рассказать матери, – обычным своим голосом сказал он. – Она обрадуется, узнав, что у тебя, как бы там ни было, есть сын.