Бернар Вербер - Отец наших отцов [litres]

– Наверное, вы немного упрощаете. Здесь замешана политика, – сказал Исидор.

– Нет, – не согласился деревенский голова, – это вы, люди Запада, всегда все усложняете. Вы тоже плохо образованы. Вы воспитываете своих детей во лжи, причем почти с рождения. Суете младенцам соску, чтобы они принимали кусок пластмассы за материнский сосок, материнское молоко вы подменяете порошковым, синтетическим.

– Это так, мелкое жульничество, – бросила Лукреция.

– Вот как? – вскричал масаи. – А ваши браки? Женясь, вы обещаете: «вместе в радости и в горе, пока смерть не разлучит нас». Но как можно терпеть что-то целых шестьдесят лет? Выросшая продолжительность жизни сделала брак устаревшим институтом. Когда соединяются наш мужчина и наша женщина, звучат слова: «Вы заключаете брак для горя и для радости… пока вас не разведет отсутствие любви». Так куда логичнее.

Пока они беседовали, в деревню забрели пять гиен, и никто не удосужился их прогнать. Наблюдая за ними, Лукреция заметила тревожную подробность: разросшийся клитор самок легко можно было спутать с пенисом. При этом половая принадлежность самих особей не вызывала сомнений. Теперь журналистка поняла, почему в представлении людей Запада гиена с давних времен была зловредным и страшным зверем. Возвращаясь к сегодняшнему дню, она вынула свой блокнот.

– Что вы думаете о происхождении Вселенной? – спросила она.

– Для меня все это сон, – сказал африканец.

Она записала: «Теория приснившегося человечества».

– Камням снится, что они растения. Растениям снится, что они животные. Животным снится, что они люди. А людям – что они свободные души.

Лукреция не могла не вспомнить теорию эволюции согласно форме цифр, предпочитаемую Исидором.

– Я знаком с одним белым, одержимым происхождением человечества, – продолжил деревенский голова.

– С профессором Аджемьяном? – подсказал Исидор.

– Да, с профессором, – удивленно подтвердил масаи. – Он часто сюда заглядывает.

– Больше не заглянет. Он мертв, убит! – выпалила девушка.

Масаи выдержал удрученную паузу и молвил:

– Жаль! Но раз так, то я, наверное, знаю, кто убийца.

– Кто?!

– Софи Элюан, его бывшая жена. Супруги вечно ссорились и без всякого стеснения выволакивали свои раздоры на всеобщее обозрение. Без конца друг на друга орали. Однажды, прямо здесь, я слышал, как Софи Элюан говорила: «Мне проще тебя убить, чем позволить пропагандировать твою теорию. Здесь замешаны не только мои личные интересы, но и благо всего человечества». Ученый отвечал ей презрительным смехом. Он утверждал, что истина ему важнее самой жизни и что ее, в отличие от людей, никогда не удастся задушить.

Все трое, беседуя, не переставали наблюдать за танцами жителей деревни вокруг костра под стук тамтамов.

– Софи снова сюда вернулась. С другим мужчиной, Анджело Ринцули, – сообщила вождю Лукреция.

Новость как будто не удивила масаи. Он пожал плечами.

– Примчалась вместе с подручным уничтожить все следы трудов мужа.

Праздник тем временем подходил к концу. Женщины еще попели хором, мужчины еще сплясали, а потом все разбрелись по своим жилищам. Свежеобрезанного окружили радостные сверстники. Вождь проводил гостей до хижин, где им предстояло переночевать.

Лукреция пощупала в своей хижине подстилку из веток, травы и листвы, накрытую нейлоновым спальным мешком, и сочла удобной. Через вход в хижину она наблюдала вдалеке висевших на ветвях дерева обезьян; те тоже наблюдали за отходящими ко сну людьми.

Джунгли надрывались мириадами звуков – шорохов, скрипов, писков, визгов. Природа во всем своем великолепии и разнообразии полной, необъятной грудью дышала жизнью.

Девушка не могла не задуматься о том, не жили ли далекие предки, еще не спустившиеся с деревьев, лучше их нынешних потомков.

Самец получает от вожака удар кулаком. Беспричинно расправившись с прежним вожаком, нынешний никак не успокоится и колотит самцов во избежание мятежа. Достается и самкам поблизости. Детей он пугает оскаленными зубами. Схватив палку, он что есть силы лупит ею по земле.

Все забиваются в угол. Некоторые принимают позу подчинения, показывая, что не желают оспаривать его положение главаря стаи. Самки встают на четвереньки, задирают зад – поза для случки.

Но ему это неинтересно. Он взвинчен и сам себя подзаводит. Его истерический визг означает: «Вы мне не нужны. Я хочу всех вас поколотить. Не нравится – скатертью дорожка!»

Некоторые не прочь бы убраться, но привыкли к стае, преданы ей. Что может один из стаи сам, в одиночку? Своей эволюцией они обязаны именно коллективной жизни. Все знают, что по одному превратятся в подвижные жертвы для хищников. Весь импровизированный ритуал, разыгранный вождем, призван об этом напомнить. Если им есть кого бояться, то это он.

Постепенно, утомленный своей самоэкзальтацией, он успокаивается, еще разок-другой пинает труп бывшего вожака и в конце концов объявляет, что пора продолжить путь на север.

Все бодро возобновляют движение. Каждый стремится показать вожаку, что усвоил урок. Они никогда не станут оспаривать его власть.

Журналисты быстро умываются колодезной водой. Исидор Каценберг тайком отдал Лукреции молоко – женскую пищу. Молоко с кровью не казалось ему приемлемым вариантом завтрака.

Было еще очень рано, когда, поблагодарив масаи за сердечный прием, они продолжили путь. Солнце еще не взошло, когда они добрались до Рифта. При слабом свете мерцавших в темно-сиреневом небе звезд они подошли к краю трещины шириной метров в сто, метров в шестьдесят глубиной.

Там, внизу, бежала река.

Они нагнулись и заглянули вниз. Там искрилась бледная серебряная лента. Контраст между темно-сиреневым небом и серебром потока делал картину феерической. Черные деревья со слабо отражающими свет листьями тянули ветви в бесконечном театре теней.

– Вот и Олдувай. Еще недавно это была просто речушка в ущелье, но теперь она раздулась от дождей.

Тишину нарушили не Лукреция с Исидором, а рослый самоуверенный чернокожий, выросший у них за спиной. Одетый по-западному, в рубашку и бежевые брюки, он был вооружен теодолитом землемера. Было еще холодно, из его рта вылетал пар.

– Мельхиор М’ба, – представился он. – Любуйтесь, здесь красивейший восход.

Для вящего наслаждения он достал из багажника своего автомобиля три раскладных кресла и разлил из термоса по стаканчикам ароматный напиток.

– Чай с бергамотом, – объяснил он. – Помогает оценить магию восхода.

Казалось, Мельхиор все предусмотрел, вплоть до появления гостей. Он предложил им одеяла, в которые они поспешили замотаться, чтобы терпеливо ждать назревавшее важное событие.