Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

– Если работа вместо нетрезвости равносильна счастью, то я счастлив, – ответил Шоу. – Но поскольку моему автомобилю не поздоровилось в пути, я с неохотой поддамся соблазну и закажу себе немного выпить. Что-нибудь совсем слабосильное, будьте любезны.

– Вроде тех сыновей, которых каждая семья предназначает для церкви, ваша честь?

Бороде Бернарда Шоу это понравилась, и она просияла.

– Да вы тут все писатели, как я посмотрю.

– Если бедность, стояние в очереди за выпивкой и болтовня делает нас писателями, то мы писатели. – Я протянул ему бренди. – Промочите горло, сэр!

– Нет, нет! – воскликнул он. – Под слабосильным я подразумеваю простой стакан воды.

– Бог ты мой, – вырвалось у меня. – В последний раз нам посчастливилось лицезреть подобную простоту, когда сюда прикатила сестра нашего священника из Корка, мистер Шоу!

– Шоу? – спросил вдруг Тималти, прищурившись. – Стойте-стойте! Уж не ваше ли фото я видел в «Айриш таймс»? Это вы запалили костер под святой Жанной?

– Да! Это моя пьеса, – сказал Шоу.

– А еще, – встрял Дун, – не вы ли давали определение ирландца как человека, который перелезет через шесть обнаженных женщин, лишь бы дотянуться до своей матери?

– Это похоже на правду, – сказал Шоу.

– Если уж тут суждено случиться такой напасти, как правда, – сказал Мерфи, – то нам лучше никогда не трезветь.

Я смерил глазами тень Шоу.

– Да будет мне позволено, сэр. Думаю, самое время раз в жизни предложить вам бренди по дружбе.

Издерганный злоключениями этого дня, ощущая неловкость от прикованного к нему внимания, Шоу вздрогнул, оглянулся по сторонам и осушил свой стакан.

Его губы силились произнести какие-то невысказанные слова, он спорил сам с собой и с невидимым оппонентом, потом пожал плечами, открыл глаза и тихо произнес:

– Вот. – Его рука крадучись – под воздействием выпивки – подбиралась к саквояжу на стойке бара.

– Что это? – спросил я.

– Может, бомба, – сказал Шоу.

Все затаили дыхание.

– А может, украшение для вашего благородного паба. Откройте.

– Хорошо, – сказал я и открыл.

Я достал и расставил по стойке четыре кружки из цветного фарфора.

– Это не бомба, – сказал я.

– Не торопитесь с выводами, – сказал Шоу.

На кружках были начертаны слова.

– «ОСТАНОВИСЬ», – сказал я, прочитав первую надпись.

– «ПОДУМАЙ», – сказал Келли, прочитав вторую.

– «ВЗВЕСЬ», – сказал Тималти.

– «ДЕЙСТВУЙ», – сказал Дун.

– Любопытно, – сказал Шоу. – Сам не понимаю, что на меня нашло. Но я приметил эти кружки сегодня утром на лотке придорожного торговца. Меня поразила сама заурядность этих советов. Я заплатил четыре шиллинга за то, что теперь мне кажется бесполезным.

– Ну, – сказал Дун, – у того, кто слепил их из глины, было на то несметное число причин. Разве не видно, они же как игрушки, которые можно по-всякому обыгрывать. Если их расставить здесь, но полкам или на стойке, разве они не отворят створки наших полуслепых мозгов, мистер Шоу?

– Я не собирался открывать здесь философский факультет, – сказал Шоу.

– А надо бы. Каждая кружка-игрушка, – сказал Дун, – представляет собой название курса, который нужно пройти, и мудрость, которую следует постичь. Мистер Шоу, скажите нам: если бы эти кружки предназначались для украшения Финнова паба, а он для нас как дом родной, повысился бы от таких украшений интеллектуальный коэффициент всех тех. кто стоит перед вами?

– Если я отвечу «нет», вы подумаете, будто я считаю ваш интеллект не способным к совершенствованию, – сказал Шоу. – Если скажу «да», вы подумаете, что я льщу вам под действием выпивки.

– Да чего уж там, льстите! – сказал Тималти.

– Расставьте кружки, и пусть ваши блестящие умы заблистают еще ярче, – сказал Шоу.

– Готово! – выкрикнул Дун, схватил фарфоровое слово и юлой завертелся но пабу. – Кружку со словом ОСТАНОВИСЬ мы поставим у двери. Как предупреждение всем входящим – забудьте обо всем на свете, пока вы находитесь тут. И всем выходящим – ОСТАНОВИСЬ и сбегай за последней кружкой «Гиннесса», назло жене!

– Ставь, Дун! – закричали все.

Я, как владелец паба, схватил оставшиеся две кружки, пока Дун устанавливал кружку с надписью ВЗВЕСЬ на отдаленном краю стойки, на всеобщее взвешивание.

Мистер Шоу наблюдал за поведением Дуна, гарцевавшего по залу, и откашлялся, что послужило сигналом к тишине.

– Да будет мне позволено внести предложение, – сказал он не без лукавства. – Поскольку в вашем уважаемом заведении взоры постоянно и неотрывно прикованы к одному-единственному месту, то и кружку с надписью ПОДУМАЙ давайте поставим туда же. Зеркало за вашим плечом. Это озеро со льдом, под который погрузилась вся Ирландия, в нем она лицезреет себя вчерашней полночью и в завтрашних сумерках.

– Господи, спаси и помилуй, – вырвалось у меня, – сорок лет взглядов, то мимолетных, то пристальных, Удивительно, как еще лед не облупился в Зазеркалье. Итак, ПОДУМАЙ!

И я подвесил эту странную заповедь в середину зеркала.

– Ну как, – закричал я, – думаете?

– Думаем, – ответила толпа.

– И – ДЕЙСТВУЙ, – добавил я, протягивая кружку Дуну, – тоже у выхода, чтобы вы снова увидели ОСТАНОВИСЬ и задержались на мгновение, перед тем как ДЕЙСТВОВАТЬ и наломать дурацких дров. Что теперь?

– Не сочтите это за совет. – Шоу стоял, словно проглотил аршин, у стойки бара и потягивал обыкновенную воду, которую я ему подал. – Мы просто… ждем.

– Чего?

– Ну, как бы вам объяснить, – сказал Шоу, загадочно озираясь по сторонам.

Как и все остальные. Мы уставились сперва на ОСТАНОВИСЬ, потом на ВЗВЕСЬ, затем на ПОДУМАЙ и, наконец, на ДЕЙСТВУЙ.

Завсегдатаи потягивали свои напитки, часы тикали, ветер ласково дул сквозь входные двери.

Мне было слышно, как перекатываются их зрачки, как воздух сгибает волоски в ноздрях и пузырьки всплывают со дна стаканов.

Я затаил дыхание.

В моем пабе воцарилась гробовая тишина.

Молчание.

Все выстроились вдоль стойки бара, словно роща спящих красавиц. Как в ночь перед Творением или на следующий день после Страшного суда.

– Угощаю всех! – выкрикнул я.

– Всем двойную порцию! – не успокаивался я. Но никто не пошевелился.

– Мистер Финн, – молвил Шоу своим блестящим сценическим шепотом. – Что, – полюбопытствовал он, – здесь, – продолжил он, – происходит?

– Господи, смилуйся над нами, – пробормотал я. – Это первый час и первая минута Безмолвия за двадцать лет в пабе у Финна. Прислушайтесь!

Шоу прислушался, медленно расхаживая между людьми, словно они обветшалые статуи в старинном музее.

– Позовите священника, – прошептал я.

– Не надо! – раздался чей-то голос. – Священник здесь!

Шоу повернулся, чтобы ткнуть бородкой в дальний угол бара, где в отдельном кабинете отец О'Мейли, невидимый до поры, поднял свою седую голову, словно Лазарь, призванный из мертвых.