Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

– Отец, вы еще ни разу такого не делали! – воскликнул я.

– Помалкивай и жми на рычаги.

Я налил последний стакан бренди для драматурга.

– Нет, не надо. – Шоу замотал головой, от чего борода у него воспламенилась. – Час назад от первого стакана у меня выросли копыта и началась свистопляска. Пора!

Все забеспокоились.

– Нет, нет, еще рано закрываться, – обернулся Шоу. – Это мне пора. Уходить.

– Так точно! – крикнул водитель Бернарда Шоу, стоя в дверях, с перепачканными руками и осунувшийся. – Починили чудовище!

Шоу был на полпути к выходу, его практичные туфли высекали невидимые искры, когда его окликнул отец О'Мейли:

– Постойте!

Шоу задержался.

– Вы неплохой человек, – сказал, запинаясь, священник. – А я очень вспыльчив. Ваши туфли не похожи на копыта. Просто так вырвалось. Вы записали наши слова?

– Вы – себя обессмертили. – Шоу предъявил целый лист, исписанный стенограммой. – До свидания, до свидания.

Затем чертик из табакерки выскочил за дверь и направился к автомобилю. Я пошел за ним следом и услышал, как шофер спросил:

– Куда?

– К дьяволу, – сказал Шоу, не растерявшись. – То, что нам нужно. Да, к дьяволу, пожалуй.

Шофер протянул ему на заднее сиденье карту:

– Будьте любезны, найдите и дайте указания.

– Конечно! – рассмеялся Шоу. – До свидания, мистер Финн, пока!

И они уехали.

Гебер Финн закончил свой рассказ и умолк. Мужчины, выстроившиеся вдоль стойки бара и исполнявшие роль слушателей, погрузились в такое же молчание.

Затем кто-то поднял одну мозолистую ладонь и захлопал ею по другой натруженной ладони. Потом еще один энтузиаст захлопал в ладоши, а за ним последовали прочие неверующие, которые уверовали если не во что-то другое, то хотя бы в Финна, пока во всем пабе не посыпалась пыль с люстр и не перекосились картины.

Финн налил мне, и я спросил:

– Это все было на самом деле?

Финн оцепенел, словно прикоснулся мокрыми пальцами к замерзшей трубе и не может оторвать.

– Ну, я хочу сказать, – промямлил я, – с фактами все в порядке, но не были ли они перетасованы?

– Перетасованы? – изумился Финн. – Этому учат в Берлине?

Я наполнил свой стакан.

– За Финнов паб и его обитателей! И за того адвоката дьявола!..

– Шоу!

– Который зашел далеко, – сказал я, – чтобы прийти к истине.

– Боже, – сказал Финн, – ты заговорил совсем как мы!

– Угощаю, – сказал я, – всех!

После того как «Пекод» попал в затяжной утренний штиль, мы решили пообедать.

Мы сидели в одном дублинском ресторане, и с нами двое репортеров из Лондона.

Только что подали первое, и не успел я взяться за ложку, как Джон, оценив глубину своей тарелки, сделал следующее замечание:

– Знаете, как мне ни печально признавать, но я отнюдь не считаю, что наш молодой сценарист вкладывает всю свою душу в сценарий «Моби Дика».

Я остолбенел.

Двое репортеров посмотрели на Джона, а потом на меня и стали ждать. Джон продолжал говорить, не отрывая взгляд от своего супа:

– Нет, я в самом деле не думаю, что наш друг всем сердцем и душой переживает за этот важный проект.

Моя ложка выпала из пальцев и осталась лежать на скатерти. Я не мог поднять глаз. Сердце заколотилось, и я почувствовал, что в любое мгновение готов сорваться с места и сбежать из-за стола. Вместо этого я сидел, уставившись в тарелку, а тем временем суп убрали и принесли мясо, унесли мясо и налили вина, которого я не пригубил, пока все это время Джон болтал с репортерами, ни разу не взглянув на меня.

После обеда я вышел из ресторана как слепой и проводил Джона в мой гостиничный номер в «Ройял Гиберниан». Когда мы вошли, я остановился, пошатываясь, и смотрел на Джона, опасаясь, что грохнусь в обморок.

Джон долго вопросительно смотрел на меня и наконец сказал:

– Что-то не так, малыш?

– Не так, Джон? Не так! – разбушевался я. – Ты сам понял, что ты нес сегодня за обедом?

– А что, малыш?

– Черт бы тебя побрал, – сказал я. – Ни с кем на свете мне не хотелось работать больше, чем с тобой. Из всех романов на свете больше всего мне хотелось сделать переложение «Моби Дика». Я всем сердцем, душой и потрохами вкалываю день-деньской, в поте лица своего и со всей любовью, а теперь ты за обедом! Ты вообще понимаешь, что говоришь?!

Джон вытаращил глаза и разинул рот:

– Ну что ты, сынок, это была шутка. Не больше. Шутка, конечно. Всего лишь шутка!

– Шутка! – орал я, зажмурившись, и слезы брызнули у меня из глаз.

Джон решительно шагнул вперед, взял меня за плечи и слегка встряхнул, потом склонил мою голову себе на плечо и дал мне выплакаться.

– Боже мой, – повторял он. – Это был просто розыгрыш. Неужели ты не понял? Розыгрыш.

Мне потребовалась целая минута, чтобы перестать плакать. Мы поговорили немного, и Джон ушел, велев мне приехать с заключительными отрывками в Килкок сегодня вечером к ужину, поболтать и посидеть за поздним виски.

Когда он ушел, я долго сидел за машинкой, раскачиваясь из стороны в сторону, не в силах смотреть на бумагу. А затем вместо того, чтобы напечатать: «Моби Дик», страница 79, сцена 30, эпизод 2, я накатал нечто совсем иное.

Очень медленно, в раздумье, я выстукивал слова: «БАНШИ». Рассказ.

Следующие два часа я строчил без остановки.

Это была одна из тех ночей, когда, возвращаясь из Дублина, едешь по Ирландии мимо сонных городков, и тебе попадается мгла, и встречается туман, уносимый дождем, чтобы превратиться в текучую тишину. Вся местность замерла и продрогла в ожидании. То была ночь, когда случаются диковинные встречи на пустынных перекрестках, затянутых тугими волокнами призрачной паутины, а за сто миль – ни единого паука. Вдалеке на лугу скрипели ворота, в окна дробно стучался ломкий лунный свет.

Как здесь говорят, для банши лучшей погоды не придумаешь. Я чуял, я знал это. Мое такси проехало через последние ворота, и я прибыл в «Кортаун-хаус», расположенный так далеко от Дублина, что, если бы этот город вымер в ночи, никто б и не узнал.

Я расплатился с водителем и смотрел, как такси разворачивается, чтобы вернуться в живой город, оставляя меня наедине с двадцатью страницами сценария в кармане и с моим работодателем, дожидающимся меня в доме. Я стоял в полночной тишине, вдыхая Ирландию и выдыхая мокрые угольные шахты моей души.

Затем я постучался.

Дверь распахнулась настежь почти мгновенно. За ней стоял Джон, протягивая мне шерри и втаскивая меня внутрь.

– Хорошо, малыш. Сбрасывай пальто. Давай сценарий. Почти готов, да? Это ты так говоришь. Ты меня заинтриговал. В доме никого. Семейство в Париже. Мы вдоволь начитаемся, разделаем в пух и прах твои сцены, раздавим бутылочку, можешь оставаться спать до двух и… что это было?