Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

– А дальше вот что!

И хлынул поток огненного града, разбудивший всех окончательно.

Глас отца О'Мейли то опускался, то взлетал на пики, покоренные Берлиозом, симфонией гнева, впоследствии известной под названием «Поношение Бернарда Шоу». Добрый отец О'Мейли, верхом на своей ненависти, водрузил знамя Церкви и погрузился в молчание.

Вязанки хвороста, собранные для сожжения Орлеанской девы и заодно – Бернарда Шоу, драматурга с люциферовой бородой, дожидались, пока погаснут уголья.

– Итак, – сказал Шоу.

Быстрой походкой музыкального критика он подошел к доске для метания дротиков, взял несколько штук, повертел в пальцах, отошел на нужное расстояние, обернулся и, прищурив один глаз, метнул дротик.

– С-с-с-с-с-с-т, – вырвалось у всех присутствовавших.

Ч-пок! Дротик Френ попал в Бальдура Прекрасного и поразил насмерть, без промаха.

Все приготовились аплодировать, если бы священник позволил. Но тот не позволил.

Шоу медленно метал остальные дротики.

– Мой отец выпивал, – сказал он. – По ночам, вытаскивая его из пабов, я научился метать дротики. «В яблочко!» Так-то! Вопите о богохульстве? – сказал Шоу. – Вздор!

Шоу схватил стакан бренди.

– Пожалуй, я смог бы прочитать лекцию об умеренности и воздержании…

Все подались вперед, сжимая невидимые кулаки.

– Можно было бы сказать, что крепкие напитки вместе с некрепкими и вкупе с этими кружками расплавили их мозги и они утекли к ним в ботинки.

Опять кто-то надвинулся на него со сжатыми кулаками.

– Но, – сказал Шоу, – я не стану этого говорить.

Кулаки были вынуты из карманов и опять разжаты.

Метая дротик за дротиком, Шоу тычет бородой и стреляет залпами:

– Нет, отец О'Мейли, не фабрика идей, заключенная в эти кружки, затуманила мозги и сперла глотки этим ирландским болотным воинам, покорившим сердца своих ехидных покинутых жен. Нет, нет. Если бы это было так, тогда всю Ирландию можно было покорить, не вылезая из моего автомобиля, вооружившись кульком таких вот штуковин, насаждая зловредные идеи и мысли, насаждая по всем ирландским пабам тьму и оцепенение, как перед Судным днем.

– А-ах! – прошептал кто-то. – Повторите еще раз, Бога ради.

– Ш-ш, – зашикали все, и Шоу продолжил:

– Нет, мозги здесь не хлипкие, я их не пожинал и не отделял от плевел, чтобы уволочь за собой зерна в преисподнюю. Это вы, сэр, мутите воду в купели, вы в ответе за это бедствие у Финна в пабе.

– Я? – вскричал отец О'Мейли.

– Вы, сэр, вдалбливаете из года в год этим людям, что есть вещи, о которых они бы ДУМАТЬ не смели…

– О дамском белье, – прошептал Дун.

– Вы наставляли их, чтобы они никогда не ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ, никогда не ВЗВЕШИВАЛИ, но пуще всего, чтоб никогда не ДЕЙСТВОВАЛИ, – сказал Шоу. – Вот так они и сидят под перекрестным огнем, – засидевшиеся в девках тетки, сбрендившие тещи и неразумные женушки долдонят им, чтобы они ПОДУМАЛИ, каким делом ЗАНЯТЬСЯ у себя дома, вы же твердите, чтоб они не ДУМАЛИ или ЗАНИМАЛИСЬ другим делом. Так вот сегодня и свалилось на них дьявольское смущение, о котором вы говорили, отец. Годами только выпивка внушала им чувство ложной свободы и давала молоть языком, спасаясь от высоких застенков Церкви или плоских насмешек в кругу семьи. Затем я спустил на них с цепи свои ужасные знаки, поддавшись мимолетному ехидному порыву после выпитого бренди, и прискакал Пятый Всадник ирландского Апокалипсиса.

– Немота? – спросил я.

– Да, Финн, – сказал Шоу.

– Выходит, вины хватает на всех? – полюбопытствовал отец О'Мейли, потягивая эль.

– Дом, церковь, паб, выпивка, знаки, – сказал Шоу. – Этого всего хватило бы, чтобы отравить слона и скопытить целое стадо. Я признаю свою вину, отец О'Мейли, здесь и сейчас, если вы сделаете то же, кивком. Вам не нужно произносить это вслух. И дома вам наверняка не придется выпытывать у женщин признание вины, такой же острой, как их локти, которые они прячут, словно ножи, под своими шалями. Что же до мистера Финна и его паба…

– А, к черту! – Я надавил на рычаг. – Виновен.

– Ирландцы… – медленно промолвил Шоу, – вот они выходят из тумана, стоят, заблудшие во тьме, и удаляются, поливаемые дождями. Ирландцы…

– Да…? – прошелестел шепоток во всему пабу.

Шоу замолк, кивнул и продолжил:

– Стоят ли в Дублине посреди сцены и каждый день разыгрывают новые пьесы? А Суфлер кто? А где Книга? И через сорок лет я узнаю ваши лица, словно вы и не умолкали. Я расслышал ваш голос. Что есть на этом острове? Бедняк на бедняке, корабли, отплывающие в Бостон и увозящие молодежь, оставляя стариков разглядывать себя в зеркалах пабов свои арктические души, отпуская в сторону философские реплики.

Ирландцы… Из самой малости они складывают целую гору: выдавите последнюю унцию веселья из цветка без лепестков, беззвездную ночь, день без солнца. Одно семя, и вырастет лес, с ветвей которого можно стряхнуть гигантские плоды разговоров. Ирландцы? Шагните со скалы и… вы провалитесь вверх!

Шоу иссяк.

Он сунул худые руки в карманы пиджака и стоял, оседлав ошалелую тишину.

– Наполеон, – тихо молвил отец О'Мейли, – и тот, уходя из Москвы, не отступал так по-джентльменски. Ирландцев когда-нибудь так хорошо дырявили или выкрашивали?

– Думаю, нет, – сказал Шоу. – Но я уже не ирландец.

– Плевать, что не ирландец, – сказал священник и оглянулся по сторонам, рассматривая фарфоровые знаки.

– Пожалуй, – сказал задумчиво Шоу, – я больше не стану ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ или ВЗВЕШИВАТЬ. Отныне мне надо только ДЕЙСТВОВАТЬ, то есть – удалиться.

– И как вы собираетесь ДЕЙСТВОВАТЬ оставшиеся десять миль пути? Глумиться над логикой? Губить души? – поинтересовался отец О'Мейли.

Шоу кивнул на знаки. Мы быстро подошли, чтобы сложить их по одному в саквояж – ОСТАНОВИСЬ, ВЗВЕСЬ и ДЕЙСТВУЙ. Но Шоу оставил одну кружку – ПОДУМАЙ.

Затем он расколол ее о дерево, как крутое яйцо, потом быстро сложил осколки от ПОДУМАЙ в ладони священника, загнул его пальцы, чтобы отныне разбитая библейская скрижаль не тревожила ни Египет, ни Финнов паб.

– Тому, кто вывел нас из тьмы, преподношу эти греховные обломки, – сказал Шоу. – Обнажаю свою шею, дабы принять топор завоевателя. Да будет он милостив.

От таких слов священник растерялся, оказавшись под этим ливнем без зонта.

– Ну же, отец О'Мейли, – сказал Дун. – Будьте же милостивы!

– А-а, какого черта! – сказал наконец священник, побледнев, но с охотой. – Шоу, вы не ведали, что творили.

Шоу уронил саквояж.

Послышался приятный слуху взрыв, приглушенный стенками саквояжа, похожий на грохот разбитой в темноте люстры.

– Целая философская школа – вдребезги, – сказал я.

– Угощаю всех! – сказал отец О'Мейли.