Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

– Эй, вы! – Священник пригвоздил пожилого драматурга взглядом Иова, обвиняющего Бога. – Посмотрите, что вы натворили!

– Я? – Шоу виновато покраснел, настаивая однако на своей невиновности. – Я?

– Вы, – воскликнул отец О'Мейли, натачивая свое лезвие, чтобы сбрить бороду, – и ваши дьявольские знаки, сбивчивый вздор и воззвания. Это все – люциферовы девизы.

Шоу обернулся, чтобы взглянуть, где установлены ОСТАНОВИСЬ, ВЗВЕСЬ, ПОДУМАЙ и ДЕЙСТВУЙ.

Священник прошествовал медленным похоронным шагом к стойке бара, между людьми, заживо погребенными в собственном мучительном молчании.

Его рука с пустым стаканом выползла, как змея:

– Финн, налей-ка сюда elan vital.

– Один elan vital, что бы сие не означало! – Я плеснул жизненной силы в стиснутый стакан все еще крадущегося священника.

– Ну-с, – священник дыхнул на бороду Шоу исповедальной мятой, – итак, мистер Хитрее-Панча-и-мудрее-Екклезиаста. Мистер Ирландец, отправленный в Лондон и протухший по дороге… что вы можете сказать в свое оправдание про эти разжижающие мозг знаки, от которых мы все оторопели, сникли, оглохли и онемели?

– Если это Инквизиция, – сказал Шоу, – то можете поджигать.

– Вы – мертвец! – Отец О'Мейли описывал круги вокруг Шоу, как хищник вокруг жертвы. – Что означает первый знак?!

Только завороженные глаза ошеломленных людей у стойки дернулись, чтобы найти знак – ОСТАНОВИСЬ!

– Он означает, – сказал Шоу, – что мы недостаточно часто останавливаемся в своей жизни, чтобы погрузиться в раздумья, успокоиться – и пусть с нами что-нибудь произойдет, само собой.

– Если у тебя на пути женщина, то не надо, – изрек священник.

– И все же, – перебил его Шоу, – жизнь несет нас так стремительно, что наши мысли теряются.

– Велосипед нас погубил, – пробормотал Дун, – и все такое прочее.

– Дун! – Священник вырыл ему могилу. Дун в нее улегся.

– Вы пришли в Ирландию сеять смуту и хаос. Вы притворяетесь разумным, а в итоге – немота! Нет уж, не надо нам советов от Люцифера! – глаголил священник.

– Помедленнее! – воскликнул Шоу. – Я должен это записать! – сказал он, делая пометки в своем блокноте.

Медленно-медленно, словно пробуждаясь от великой спячки, Дун повернул голову, чтобы посмотреть, как скачет, выводит слова и плывет находчивое перо Бернарда Шоу.

– Боже, – прошептал Дун, – не так уж плохо.

– Выскочка чертов, неплохо, – выпалил священник, заглядывая в заметки Шоу. – Ладно. Суть вот в чем. Мир не готов к приходу таких, как вы и Гилберт Кит Честертон! Ох уж эти мне богохульные письмена! ОСТАНОВИСЬ! ВЗВЕСЬ! ПОДУМАЙ! ДЕЙСТВУЙ! Что же они значат, если из-за них здесь все как воды в рот набрали?

Пока священник говорил, Шоу подчеркивал его слова.

– Должно быть очевидно, что перед тем, как ПОДУМАТЬ, надо ОСТАНОВИТЬСЯ, чтоб хватило времени ВЗВЕСИТЬ то, о чем собираешься ПОДУМАТЬ, а уж потом – ДЕЙСТВУЙ! ДЕЙСТВУЙ! Без промедления!

– Ясное дело, с женщинами так и надо поступать, и в других случаях тоже, – сказал Дун, смежив веки.

– Дун!!!

Дун откинулся назад.

– Продолжайте, – повелел отец О'Мейли со смертоносной доброжелательностью.

– Я почти закончил. – Шоу полил вышесказанное уксусом. – Поддавшись на минуту слепой интуиции, я накупил вот этой всякой всячины, чтобы показать, как ПТ отличается от ТП – творческого потока.

– ПТ? ТП?

– ПТ – это переменный ток, что означает: ПРЕКРАТИ ВЗВЕШИВАТЬ. ВЗВЕШИВАЙ то, о чем ДУМАЕШЬ. А потом ДЕЙСТВУЙ. Или ТП – ток постоянный: ДЕЙСТВУЙ, а потом ДУМАЙ и ВЗВЕШИВАЙ и ОСТАНОВИСЬ, чтобы дать себе передышку.

– Повторите, – сказал священник.

– С удовольствием, – сказал Шоу. – Переменный ток дает нам творческое многообразие в искусстве, драме и живописи. Но я больше всего советую ДЕЙСТВОВАТЬ. Деяние – отец мысли. ДЕЙСТВИЕ приводит разум к открытию.

– Конечно приводит! – испепеляюще посмотрел священник.

– Есть время ПОДУМАТЬ после творческого акта, – сказал Шоу.

– К тому времени уже слишком поздно, – сказал Дун. – Для женщины то есть. Простите, отец.

– Не прощаю, Дун. Шоу, я жду, когда вы подведете итог сказанному.

– Я уже подготовил пластинку. Вам остается только поставить ее на проигрыватель!

Шоу поднял свои тонкие пальцы, словно каждый из них был краном, из которого сейчас хлынут его чудачества.

– ДЕЙСТВУЙ и ДЕЙСТВУЙ снова, чтобы открыть, что у тебя на УМЕ. Спрячь три девиза и оставь только ДЕЙСТВУЙ. Постоянный ток! Или же переменный – обыгрывай все четыре в психологических тестах. Замри, жуй жвачку, бормочи, мямли, а потом, нырни поглубже, затем выныривай, резвись, прыгай, носись как угорелый, восстань и твори!

– Шоу! – запричитал отец О'Мейли, упустивший ход мысли.

– Отец, что в этом такого? – сказал Шоу. – Сегодня дождливым утром ко мне пришло вдохновение – ДЕЙСТВОВАТЬ. Купить эти кружки с тестом Роршаха и вновь ДЕЙСТВОВАТЬ, чтоб Финн расставил кружки у всех на виду.

– Но зачем? – заскрежетал зубами священник. – Зачем, зачем?!

– Да затем, что Дублин со всеми его улицами и пабами – это сцена, и все его души выброшены в мир в качестве актеров-драматургов. Я – один из них, отправленный в Лондон писать водевильчики и очаровывать овечек. Я думал, что в каждой ирландской душе прячется пляшущий медведь и как здорово было бы, если бы у меня в руках оказался обруч! Одного бренди хватило, чтобы заставить меня действовать.

– И, – сказал отец О'Мейли, – полюбуйтесь, что вы наделали.

Шоу, Дун и священник, озираясь, смотрели на мертвецкую, состоящую из изваяний дорогих их сердцу людей, навечно замерзших в вызванной ими самими снежной буре.

– От этого у меня прямо мороз по коже, – сказал Дун. – Прислушайтесь!

– Дьявол хочет смутить нас, – сказал отец О'Мейли.

– Ангелы тоже смущают, – сказал Шоу. – Полюбуйтесь на жен, которые по доброте душевной заставляют этих парней прибегать сюда, кусать локти и напиваться, не в силах постичь этот непостижимый пол!

– Женщины, – прошептал Дун, – с ним Святая Троица превращается в Четверку!

– Ду-ун! – заорал священник и со скрежетом переключил передачу. – Посмотрите на свои туфли!

Все, медленно пробуждаясь, уставились на них.

– Последний крик лондонской моды, – сказал Шоу.

– Это, – сказал священник, – последнее раздвоенное копыто из Дантова чистилища!

– Великолепно!

– Не надо мне похвал от драматурга, который помог бедной французской деве высвободиться из доспехов и взойти на костер! – сказал отец О'Мейли.

Шоу склонил голову над блокнотом и быстро записал.

– А ваша личина, сэр, – сказал священник. – Разве нет чего-то от Мефистофеля в вашей нафабренной бородке, заостренных усах и прическе на прямой пробор, подобно рожкам!

– Рожки, – записал Шоу. – В бытность молодым критиком, сравнивая Фауста и Мефистофеля, я обнаружил восхитительные рожки у оперных дьяволов. Я издевался над ними нещадно. Продолжайте, отец. Что дальше?