Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

Дверь все еще была открыта. Джон шагнул, наклонил голову, закрыл глаза, прислушался.

По лугам шелестел ветер. В облаках слышался такой звук, словно кто-то заправляет покрывало на большущей кровати.

Я прислушался.

Раздался еле слышный стон и всхлип, откуда-то из черных нолей.

Все еще с закрытыми глазами, Джон прошептал:

– Ты знаешь, что это, малыш?

– Что?

– Потом скажу. Заходи.

Когда дверь захлопнулась, он – величавый владелец опустевшего имения – повернулся и зашагал впереди в своей охотничьей куртке, тренировочных рейтузах, начищенных полусапожках; его волосы, как всегда, были растрепаны ветром, во время плавания вверх-вниз по течению, с незнакомками в неожиданных постелях.

Устроившись у библиотечного камина, он одарил меня своей ослепительной улыбкой, вспыхнувшей как сполох маяка и исчезнувшей, пока он угощал меня вторым шерри в обмен на сценарий, который ему пришлось вырывать у меня из рук.

– Ну, посмотрим, чем разродился мой гений, мой левый желудочек, моя правая рука. Сиди. Пей. Смотри.

Он стоял на каменных плитах близ очага и грел спину, листая рукопись, зная, что я пью свой шерри слишком быстро, жмурясь каждый раз, когда оброненная им страница, кувыркаясь, летела на ковер. Закончив читать, он отправил в полет последний лист, прикурил сигару и выпустил дымок. Уставился в потолок, заставляя меня ждать.

– Сукин ты сын, – сказал он наконец, выдыхая. – Хорошо написано. Черт бы тебя побрал, малыш. Здорово!

Мой скелет так и обрушился внутри. Я не ожидал такой сокрушительной похвалы под дых.

– Конечно, кое-что нужно подсократить!

Мой скелет встал на место.

– Конечно, – сказал я.

Он нагнулся, чтобы собрать страницы, как большой прыгучий шимпанзе, и обернулся. Я почувствовал, что ему хочется швырнуть их в огонь. Он смотрел на пламя, сжав листы.

– Когда-нибудь, малыш, – сказал он тихо, – ты должен научить меня писать.

Теперь я успокоился, принимая неизбежное, исполненный истинного восхищения.

– Однажды, – сказал я, смеясь, – ты должен научить меня режиссуре.

– Сынок, нашим фильмом станет Чудовище. Вот это компания.

Я встал и подошел чокнуться с ним стаканами.

– Мы еще та компания! – Он сменил тон. – Как жена, дети?

– Приехали и ждут меня на Сицилии, где тепло.

– Мы отправим тебя к ним, на встречу с солнцем, без промедления! Я…

Джон картинно замер, вытянув голову, и прислушался.

– Э, да что тут творится… – прошептал он.

Я обернулся и ждал.

На этот раз за стенами большого дома раздался тончайший чистейший протяжный звук, словно кто-то провел ногтем по краске или кто-то скользит по сухому стволу дерева. Затем послышался чей-то слабый стон и нечто похожее на рыдание.

Джон подался вперед, замерев в нарочитой позе, как статуя в театральной пантомиме, разинув рот, словно впуская эти звуки во внутреннее ухо. Его глаза теперь расширились до размеров куриного яйца с выражением деланной тревоги.

– Сказать, что это за звук, малыш? Банши!

– Что? – вскричал я.

– Банши! – сказал он. – Духи старух, которые появляются на дорогах за час до чьей-то смерти. Вот что это за звуки! – Он поднял жалюзи и посмотрел в окно. – Ш-ш! Может, они… по наши души!

– Да брось ты, Джон! – тихо усмехнулся я.

– Нет, малыш, нет. – Он вперился в темноту, смакуя свою мелодраму. – Я живу здесь два года. Смерть повсюду. Банши всегда знает! Так на чем же мы остановились?

Джон вот так запросто разрушил чары, вернулся к очагу и уставился на сценарий, словно на новую головоломку.

– Ты когда-нибудь задумывался, малыш, насколько Чудовище похоже на меня? Герой бороздит моря, распахивает женщин налево и направо, мчится без передышки вокруг света? Может, именно поэтому я взялся за это дело. Ты когда-нибудь спрашивал себя, сколько у меня было женщин? Сотни! Я…

Он умолк, погрузившись в строки моего текста. Его щеки зарделись, и он сказал:

– Блестяще!

Я ждал в неопределенности.

– Нет, не это! – Он отшвырнул рукопись и схватил номер лондонской «Таймс» с каминной полки. – Вот это! Замечательный обзор твоего нового сборника рассказов!

– Что? – вскочил я.

– Спокойно, малыш. Я прочту тебе отличную рецензию! Ты будешь в восторге. Потрясающе!

Сердце мое дало течь и пошло ко дну. Я чуял, что готовится еще один подвох или, что хуже, правда, замаскированная под розыгрыш.

– Слушай!

Джон взял «Таймс» и стал читать, словно Ахав священную книгу.

– «Эти рассказы, вполне возможно, станут огромным достижением американской литературы»… – Джон прервался и бросил на меня невинный взгляд. – Как тебе это нравится, малыш?

– Продолжай, Джон, – сказал я замогильным голосом. И залпом осушил свой шерри. Обреченный, я почуял, как крушится моя воля.

– «Но здесь, в Лондоне, – пропел Джон, – мы гораздо требовательнее к нашим рассказчикам сказок. Силясь перенять идеи Киплинга, стиль Моэма и остроумие Ивлина Во, он захлебывается где-то посредине Атлантики. Это никчемная писанина, в основном – жалкое подобие великолепных писателей. Шли бы вы домой, молодой человек!»

Я вскочил и побежал, но Джон исподтишка бросил «Таймс» в огонь, в котором газета затрепыхалась как умирающая птица и быстро сгинула в пламени и реве искр.

Выведенный из равновесия, глядя вниз, я готов был в отчаянии выхватить проклятую газету из камина, но в конце концов испытал облегчение, когда она испепелилась.

Довольный, Джон изучал мое лицо. Оно полыхало, зубы скрежетали. Рука стукнула о каминную полку холодным каменным кулаком.

Слезы брызнули из глаз, потому что мои страждущие губы были не в состоянии разразиться словами.

– Что с тобой, малыш? – Джон уставился на меня с неподдельным любопытством, как обезьяна, придвигающаяся к больной товарке по клетке. – Тебе плохо?

– Джон, ради всего святого! – взорвался я. – Зачем ты это сделал!

Я топнул по огню, развалив поленья и вызвав бурю искр в трубе.

– Послушай, малыш, я не думал…

– Плевать мне, что ты думал! – бушевал я, оборачиваясь, чтобы взглянуть на него заплаканными глазами. – Лучше скажи, что с тобой?

– Да ничего, малыш. Это был хороший обзор, замечательный! Я только прибавил пару строк от себя, чтобы тебя поддразнить!

– Этого я уже не узнаю! – закричал я. – Посмотри!

Я нанес окончательный разметающий удар по пеплу.

– Можешь купить себе этот номер завтра утром в Дублине, малыш. Увидишь, они тебя обожают. Просто я не хотел, чтобы ты зазнавался. Розыгрыш окончен. Разве мало, сынок, что ты только что написал самые лучшие сцены, когда-либо написанные тобой за всю жизнь, для твоего действительно замечательного сценария? – Джон положил руку мне на плечо.

В этом весь Джон: сначала врежет под ребра, потом выльет на тебя ушат дикого душистого меду.