Юрий Леляков - Журавлиная ночь

(«Элбиния! — вздрогну Кламонтов. — Здесь, на Земле!»)

…И то лишь узнав, но не увидев: записи камер наблюдения (которые довелось увидеть ему, Герм Ферму, как историку) — никто и не решился бы пустить по общедоступной сети! Не игровые — документальные съёмки того, как жили поселенцы, отрёкшиеся от цивилизации: вспомнить хотя «испытание на мужчину», да и — что случилось при самой эвакуации!..

(«И тут так, — понял Мерционов. — Тоже подростков…»)

…А сами «неинтегрированные», допускавшие у себя подобное — чем обеспокоены они? Какую шумиху почти сразу подняли, что им неймётся? Что за дикие представления об истории Федерации, о коммунистической идее? Какой «психопат с гипнотизирующим взглядом»; какой террор, репрессии против «инакомыслящих»; какие стихийные бунтари, готовые крушить и резать кого попало?..

(«Как будто «наша» версия! — впрочем, без облегчения констатировал Мерционов. — Нo в остальном…»)

…Однако верно: много раз в истории случался этот переход! От идеи равенства всех разумных — к идее повального усреднения, нетерпимости «отклонений от стандарта»; и далее — к прямому уничтожению всех несогласных с чем-то, когда сама идея равенства уже забыта, заменена идеей тупого подчинения «вождям»… И пусть принято объяснять это влиянием мелкобуржуазной идеологии — вопрос шире и сложнее…

(«А до биологических корней психики… не добрались?»— понял Кламонтов.

Как? Было же!..)

…Да, построение справедливого общества было невозможно без борьбы, в доядерную эпоху — большей частью вооружённой. И борьба требовала строгой дисциплины — но в ходе её взгляды некоторых людей деформировались: они начинали видеть в суровой дисциплине борьбы самоцель, забывая, во имя чего она ведётся. Это уже потом концепция парламентской борьбы за мирный переход к социализму — заняла ведущее место… А тогда — переход в значительной мере отождествлялся с бунтом, насилием, и увы — презрением к жизни отдельной личности. И сами участники борьбы (нередко не получившие хоть какое-то образование) — во многом руководствовались примитивным, обывательским представлением даже o физиологии и психологии человека: чего от него можно требовать и ожидать, а чего — нельзя! И пусть не их в том вина — они же нередко и занимали высокие посты в новом государственном устройстве, выдвигаясь на заслугах в борьбе! А тогда почему-то и учитывались больше прошлые заслуги, чем cooтветствие новым задачам… И уже можно бы строить мирную жизнь, развивать демократию — а такой деятель на руководящем посту продолжал мыслить категориями классовой борьбы, и, фанатично преданный ей, с высоты новых полномочий брался искоренять «врагов народа»! Видя, например, в особенностях нервной системы, скрытых болезнях у внешне здоровых людей, просто образовании и материальной обеспеченности — нежелание без остатка отдаться общему делу… Да, об этом больно и страшно думать: сколько совершено трагических ошибок! Ответственность как «эксплуататор» — нёс тот, кто никого не эксплуатировал; а просто сомневающийся — как опасный болтун, что сбивает народные массы с «единственно верного» революционного пути… И это приводило к соответствующему пониманию социалистической идеи теми, кто не могли понять, за что страдают, к их осознанному противодействию — а руководители с деформированной психикой ещё больше укреплялись во взгляде на всех, кто хоть чем-то выделялся из общей массы, как на врагов; и сами создавали свою лжеидеологию («обострение классовой борьбы при переходе к социализму», и тому подобное) — которую подлинные враги и использовали для пропаганды против социализма вообще… Но — вопрос и начали поднимать более полутора веков назад, после массовых убийств в Камбодже! И кто мог думать, что станет актуален сейчас, для некоторых вновь интегрированных территорий: объявятся «освободительные» движения, чьих безграмотных лидеров (смутно представляющих, против чего протестуют, и как организовывать жизнь общества после захвата власти) буржуазная пропаганда станет выдавать за коммунистов, и даже приписывать им некую связь с Федерацией, где о них никто понятия не имел?.. И при чём сама идея — если пользуется ею в своих целях дурак и хам, для которого, кто «посмел» не пройти его путь, избежать его трудностей — уже враг? (Да вспомнить для сравнения: судьбы самих Кламонтова, Мерционова, Кременецкого — и тех, кто вредили им, ссылаясь на «правильную» идеологию, а потом, откровенно предав «надоевшую» идею, бежали на Запад!..)

…— Обрыв, — уже здесь, в вагоне, прозвучал голос Вин Барга на фоне скрывшей всё серой пелены. — И вот оно как там было бы…

— И с таким… разбираются до сих пор? — переспросил Мерционов. — То есть… в 2142 году?

— И в общем… мы такими и хотели видеть наших потомков, — добавил Кламонтов. — Но… что — с переводом личности? И — какие вопросы для себя решают!

— А вдруг всё же умеют? — неуверенно предположил Мерционов. — Он вспомнил лишь первый, неудачный опыт?

— А главное, всё — отдельные фрагменты, — добавил Вин Барг. — Рассыпается, не складывается в целое…

— И мы с вами… не те, что здесь! — напомнил Мерционов. — У всех — не то прошлое! А у меня — и гены!

— Но дело в том, что они все там уже есть, — напомнил и Вин Барг. — Как реальные личности…

И вновь — тяжёлое молчание…

Всё понятно — а какой предложить выход? Реальные судьбы тех, в будущем — замкнуты на их виртуальные… Но почему? Неужели… в 1873-м, когда впервые вышел в рейс вагон — менять что-то было поздно?

Хотя… а разве там, в грядущих веках — не сложилась реальность? И не для охраны этого будущего (а для тех, там, прошлого) — и создан вагон?

А здесь, при взгляде из 1983-го — всё будто клубилось обрывками! Хотя, по идее, меняться могло лишь в деталях, не затрагивающих главного…

…— Подождите, — вспомнил Мерционов. — А как с Кременецким… в той нашей, наружной реальности, с 1983 года по 1994-й? Где он там?

— Точно, не подумали! — спохватился Вин Барг. — Представляете, за всё время — не подумали! Сейчас попробую выяснить…

(И уже тут — «капли времени»…

Даже непонятно — стоял или двигался сам вагон…

…— Нет. Пока ничего, — наконец прошептал Вин Барг. — Почему-то совсем другое: не то… вездеход под названием «Карабиль», не то — плато Карабиль в Туркмении! А о нём — ничего…

— Для «пекулярных» спасательных работ? — вырвалось от напряжения у Кламонтова. — Хоть в горах, хоть в пустыне…

— Возможно… Но хоть бы что-то — о нём! А вот — будто пустота! Разрыв…

— И что это может значить? — не выдержал Тубанов.

— Должно быть хоть что-то! — встревоженно добавил Ареев. — Не может быть, чтобы совсем ничего…

— Но его… будто и нет здесь, — странно изменился голос Вин Барга. — То есть вообще на Земле… Вот этим делом о розыске, которое мы уже знаем — всё и кончается…