Екатерина Белецкая - Фрактал. Земля Node

— Когда это всё началось, они… попытались вывести планету, закапсулировать ее, — Ит и сам толком не знал, каким образом Контроль попробовал решить эту задачу. — Но что-то пошло не совсем так, как они планировали. Они создали капсулу. Временную капсулу, я знаком с этой моделью, в одном таком мире мы с рыжим даже были когда-то. Мало того, время в капсуле ускорили, чтобы процесс, который там пошел, завершился для всей остальной вселенной максимально быстро, и капсулу можно было бы открыть. А потом… потом капсула ушла. Саб, не спрашивай. Я не знаю, куда. Я не знаю, как именно. На том месте, где была планетарная система, теперь просто пустота. Вопреки всем законам. Саб, прости. Больше я ничего не могу рассказать. Мне нечего рассказывать.

— Это… из-за Яхве? Ведь так?

Ит кивнул. Подошел к комплексу, в котором лежал Саб, и принялся исправлять схему — чуть успокоить, чуть увеличить оксигенацию, чуть поднять упавшую глюкозу.

— Проклятая нечисть, — прошептал Саб. — Чертова проклятая нечисть, я ведь так и знал… с этим нельзя договориться, это можно только уничтожить…

— Верно, — кивнул Ит. — Место, куда упала последняя Черная Звезда. Знаешь, я ведь и сам это понял только здесь, пока с тобой сидел. Откуда в простом существе, причем в человеке, столько вот этого всего? Что именно заставляет за ним идти, что именно определяет его… вот так? Делает его таким? Мы с рыжим говорили, и догадались. Но это, Саб, я оставлю очень на потом. Ну очень. Потому что спорим на что угодно, но ты не слышал про Реакцию Блэки. Я прав?

— Не знаю, что ты называешь Реакцией Блэки, но про дуальщиков я слышал. У нас их называли бумажным контролем. Или стирателями. Или еще как-то, уже не помню, как. Их, вроде бы, всех перебили. Ты думаешь, что не всех?

— Не всех, как выясняется. Яхве — это из уцелевших. По крайней мере, и Барды, и Сэфес были уверены в этом. Ладно, про Яхве теперь стало понято хоть что-то. Ну или почти понятно. В общем, мы агенты, которых в Node заслал мир, называющийся Мелтин.

— И еще раз, — попросил Саб. — Я что-то плохо соображаю. У вас был вот этот корабль, а вы, вместо того, чтобы… когда я… а вы вообще нормальные? Ит, я же понимаю, что вел себя… не идеально, скажем, и…

— Вел ты себя порой как последняя скотина, — согласился Ит. — И дерешься больно. И сильнее нас, вместе взятых, втрое. Но знаешь, Саб, не смотря на все твои выверты, что-то в тебе было. И есть.

— Что именно?

— Так сразу и не скажешь, — покачал головой Ит. — Нет, теперь-то я знаю, что, но я хочу, чтобы ты рассказал сам. Сумеешь? Или лучше отдохнешь сначала?

— Сумею, — Саб вздохнул. Потом вздохнул еще раз, словно что-то проверяя. — Ит, я сам дышу?

— Сам, сам, — подтвердил Ит. — Частично. Пожег ты себе легкие, еще хорошо, что был в маске. Ладно, если можешь, то рассказывай.

— Это недолго…

Семья Саба, полное имя которого на самом деле звучало как Аинсабэ, была не просто состоятельной, нет. Она была богатой, уважаемой, почитаемой, и жизненный путь каждого, кто рождался в этой семье, был предопределен с колыбели до могилы. И того, кто попадал в семью тем или иным образом, тоже.

Наследование шло, как это ни странно, по линии… гермо. Именно гермо, средние, являлись в семье ее главами, именно они руководили подбором мужей и жен, именно они передавали наследственные права, именно они держали в руках все финансы, и именно поэтому…

— Именно поэтому ты не очень любишь гермо, — подсказал Ит.

— Может быть, — согласился Саб. — Наверное, так и есть.

Саб считался одним из удачных, перспективных детей; он получил прекрасное образование, вот только одно мешало, по мнению средних отцов, его будущей карьере — темперамент. Уж больно активный мальчик, уж больно напористый, уж очень сильны в нем лидерские задатки, и уж слишком мало усидчивости и покорности. Надо бы немножко укротить.

Саб к идее «легкой корректировки» отнесся нормально. Надо так надо, папам виднее.

А вот мама — нормально не отнеслась.

Единственное живое существо в жизни Саба, которое по-настоящему выделялось из всех, равно уважаемых и почитаемых, была она.

Лишь с мамой маленький Саб в детстве гулял не только по парку, аккуратно подстриженному и облагороженному, а забирался то в лес, то на морской безлюдный берег, то в старое кафе, куда отцы ходить запрещали.

Лишь мама знала множество веселых и грустных сказок, вместо унылых историй про жизнь основателей рода, продолжателей рода, гордости рода, и всего прочего. Лишь с ней было мальчику интересно и весело, и лишь он один замечал иногда печаль в ее глазах.

Лишь мама поддержала идею подростка-сына, когда он решил заниматься борьбой и плаванием — отцы от таких просьб только брезгливо кривились, настоящий спорт они считали ниже своего достоинства. Нет, упражнения для здоровья они делали, само собой, и верхом ездили, и даже пострелять были не против, но махать ногами на публику? Глупость.

Лишь мама одобрила его выбор, когда первым курсом Саб решил взять изучение смежных миров и рас, и как-то неожиданно увлекся историей — отцы настаивали на экономическом образовании, но он в тот момент и слышать про него не хотел, история захватила молодого Саба всерьез, причем история не его мира, и не какого-нибудь другого мира рауф, нет. Он всерьез занялся историей человеческой… правда, через три года пришлось, по настоянию отцов, переключиться на экономику, но какими замечательными были те три года, которые выпросила для него мама.

Он не понимал тогда, что именно она для него делает, сколько делает, и чего ей стоит это всё делать. А она — понимала. И продолжала бороться с семьей — за своего сына. Потому что она видела, кто такой на самом деле ее сын, и она отчаянно желала для него только одного, того самого главного, что может пожелать мать для своего ребенка. Свободы. Он — не знал, не понимал, не постиг. Тогда.

А она поняла.

И именно поэтому она успела перехватить Саба в терминале Транспортной Сети, когда он прилетел из университета домой, для той самой корректировки. Перехватить до того, как отцы узнали о том, что он уже здесь. Перехватить, отвести в сторону, усадить рядом с собой, сунуть в руки недоумевающему сыну маленький плоский кейс со сложным замком. Посидеть рядом с сыном минуту, обнять, а потом приказать — тогда Саб еще умел подчиняться приказам.

— Беги. Тут хватит денег года на три, если не больше. Аи, родной мой мальчик, беги. Пожалуйста.

— Мам, но зачем? — когда тебе всего двадцать пять, ты не всегда понимаешь, зачем. — А ты?..

— Мне уже поздно, мой милый. Беги, умоляю. Пока они не уничтожили тебя, пока не убили в тебе то, что у тебя есть самое лучшее.

Первый и последний раз Саб видел тогда, что его мама плачет.