Андрей Лазарчук - Целое лето

— Что? — не понял Сева.

— Не даёт, говорю?

— Не даёт… не даёт. Вот именно. Ладно, поехали на Ватутина. Не даёт… Всё гораздо хуже, кундлгч, всё гораздо хуже…

Дом Глеб нашёл легко — просто потому, что номера здесь было принято писать крупным шрифтом. В обличие от Ершей, где все частные дома выходили на улицу фасадами, а войти в них можно было только через двор, обогнув дом сзади — в Тугарине многие стояли в глубине дворов, отделённые от внешнего мира невысокими заборами (иногда даже штакетником) и садиком из фруктовых деревьев. Почти у всех домов были крытые веранды, где стояли столы и стулья. Наверное, в хорошую погоду там сидели хозяева, пили чай и приветствовали прохожих…

Дом пятьдесят два веранды не имел, и окна его были закрыты ставнями. Глеб постоял в раздумье перед калиткой (на столбике остался след кнопки звонка), раздумывая, как быть дальше. Нарушать чужое пространство было неловко… Он даже огляделся по сторонам, как будто ожидая помощи, но помощь не пришла. Тогда он тронул калитку — и она открылась. От калитки к дому вела выложенная битым кирпичом дорожка, по сторонам от дорожки росла трава.

Дорога, выложенная жёлтым кирпичом… Здесь кирпич был красный, но это мало что меняло.

Глеб поднялся на крыльцо. Тут тоже кто-то выдрал кнопку звонка. Тогда он постучал в железную дверь — раз, потом ещё раз.

— Кто там? — спросил глухой голос.

— Степан Григорьевич! Моя фамилия Лосев, и я…

— Встань напротив глазка, — сказал голос.

Глазок Глеб увидел не сразу — он был не в полотне двери, как обычно, а почему-то в косяке.

— Встал, — сказал Глеб.

Надо полагать, его изучали. Изучили. Щёлкнул замок:

— Заходи. И сразу закрой за собой.

Дверь подалась с трудом. Глеб втиснулся в прихожую, закрыл дверь, задвинул щеколду. Огляделся.

— Э, куда дальше-то? — спросил он нарочито невежливым тоном.

Хозяин молчал. Потом раздались тяжёлые шаги. И загорелся свет.

Перед Глебом воздвигся… рыцарь? Робот Бендер? Ничего другого в голову не приходило. Человек был облачён в грубые сплошные латы из оцинкованного железа. На руках были кольчужные мясницкие перчатки. Голову прикрывал шлем, похожий на ведро с прорезью, забранной мелкой проволочной сеткой.

— Ып… — сказал Глеб.

— Стой спокойно, — сказал робот. — Зачем пришёл?

— П-поговорить… У меня ваше письмо.

— Какое письмо?

— Просто письмо… — Глеб полез в карман, достал конверт, подал роботу. Тот не шевелился.

— Открой, — сказал он наконец.

Глеб достал фотографию.

— Вот. Это вы послали…

Пауза. Долгая пауза.

— Севка? Ты, что ли?

— Нет. Я — Глеб. Глеб Всеволодович…

— Вот оно что… — робот поднял руки и стянул с головы шлем. Под ним оказалась обычная голова с длинноватыми редкими седыми волосами и измятым нездоровым лицом. — А я-то уж подумал… То есть ты Севин сын и этой… Маши?

— Да.

Глеб пытался понять, сколько лет этому странному человеку. И не мог. Больше сорока, наверное. Но меньше шестидесяти. Где-то в этом диапазоне…

— Хорошо, подожди меня вон там, в комнате.

Тяжело ступая и погромыхивая, хозяин ушёл, и только сейчас Глеб увидел, что на поясе его висел обрез двустволки.

Он прошёл в комнату. Под потолком горела слабая лампочка в жёлтом абажуре. Все окна были закрыты… Глеб присмотрелся… — да, одеялами. Светло-коричневыми с двумя продольными полосками.

Стоял диван и напротив него стул. Глеб подумал и сел на стул.

Вернулся хозяин. Теперь он был босиком, в растянутых на коленях трениках и бледно-сиреневой футболке.

— Чай будешь? — спросил он.

— Буду, — сказал Глеб.

— Тогда пойдём лучше на кухню. Я только что заварил…

Чай отчётливо отдавал плесенью, но Глеб ничего не сказал. Отхлёбывал, прикусывал печеньем «Целинное», на которое, по предложению хозяина, намазал тонкий слой масла. Масло было свежее.

— И как родители? — спросил наконец хозяин. — Живы?

— Да, вполне, — сказал Глеб.

— В Москве?

— Они развелись. Отец в Москве, мама в Северореченске. Это недалеко от Плесецка. Плесецк — это космодром.

— Поня-атно… А ты здесь?..

— Приехал к бабушке. Только она сейчас в больнице.

— Евдокия Германовна? И что с ней?

— Врач сказал — нарушение мозгового кровообращения.

— Плохо… Но выкарабкается, я думаю. Ты, главное, отцу сообщи, он поможет.

— Он сейчас у неё.

— Так Севка тоже здесь? Как интересно поворачивается…

— Что?

— Ну… жизнь, что ли… Значит, это он ко мне приходил… когда? Вчера, что ли? Или сегодня уже? В общем, недавно… Столько лет — никого, а тут раз, и ввалились толпой… Что-то зреет, старичок… извини, забыл — как звать, ещё раз?

— Глеб.

— Глеб. Глеб… Вроде запомнил. Так о чём я говорил?

— Что-то зреет.

— Ага… Севка, значит, это был, во как. А я его и не узнал. Отъелся на генеральских харчах, гладкий…

— Степан Григорьевич, я вот чего не могу понять… Вы с отцом в одном классе учились?

— Нет, он годом старше.

— Ну, всё равно. Сколько вам лет?

— Так это… Мне — пятьдесят восемь, ему, стало быть, пятьдесят девять…

— И маме тоже?

— Ну да.

— А почему они молодые такие? — спросил Глеб отчаянно, будто прыгая в ледяную воду. — Да и вам… не сказать, что под шестьдесят.

— Хм… А тебе, значит, не рассказывали?

— Ни-че-го. Сегодня стал разбирать старые фотографии — и наткнулся…

— Ну да, ну да… теперь уже не скрыть, конечно… Ни про шестьдесят восьмой год, ни про подвиги наши, ни про «сотку»?

— Да я вообще не подозревал, что… что что-то не так. А сейчас спрашивать — бабушка в больнице, мать не отвечает, отец в каких-то таких делах, что и не подступиться…

— Хорошо. Попробую. Только… только если начнёшь не верить и я это почувствую…

— Степан Григорьевич! Я уже большой мальчик. И я понимаю, что происходит что-то… ну, не совсем обычное. Я понимаю. И я… и мне… в общем, я в это тоже втянут, и мне надо наконец…

— Давай-ка ты заваришь свеженького, а я подумаю, с чего будет правильно начать.

Глеб выкинул спитой чай, оттёр, как мог, чайник изнутри, засыпал заварку из новой пачки — хозяин показал, где что лежит. Пачка была совершенно незнакомая — какой-то «Элис-чи» — и подмокшая с одной стороны. Впрочем, внутренний фольговый пакетик службу свою исполнил — плесени внутри не было, и плесенью из пакета не пахло. Вообще ничем не пахло. Потом он увидел на пачке дату: 1997. Хорошо выдержанный, подумал Глеб.

Он вернулся за стол с залитым чайником. Степан Григорьевич сидел, неподвижно уставившись на блюдце.

— Значит, так, — начал он, не поднимая на Глеба глаз. — Только не перебивай. В нашей галактике тысячи обитаемых планет. Все они принадлежат цивилизации под названием Путь…

— Да ты что? — не поверила Аня.