Георгий Ефремов - Из железного плена

— Пожалуй, ничто не сравнится, с поэтикой науки. Лишь ученый может быть в истинной мере настоящим творцом. Мне часто приходилось наблюдать, как меняются лица людей, когда их осеняет какая-нибудь идея. Они светятся. Поистине, ничто не сравнится с лицом одухотворенного ученого!

«А ведь, кажется, он меня имеет в виду, — подумал Александр, — Отто полагает, что в совершенстве постиг людей и сейчас понимает, почему у меня такое прекрасное настроение. Но это его ошибка. Об истинной причине моей радости он поймет много позже, тогда, когда ни он, ни кто другой не будут в силах что-либо изменить…»

Ивашов снова отвернулся и, чувствуя затылком упругую ткань шезлонга, закрыл глаза.

Впервые он пришел сюда, в солярий, через три дня после исчезновения Шреккенбергера и здесь ему так понравилось, что теперь ежедневно Александр принимал воздушные и солнечные ванны несколько часов кряду. Иногда, как и сегодня, его сопровождал сам Мейер, в остальное же время его спутницей была Клара.

«Клара… — тут же горячо двинулось в груди, — милая моя, любимая… Как тебе трудно здесь, но сколько в тебе мужества, с какой самоотверженностью ты все выдерживаешь…»

На память Ивашову пришли минуты последнего свидания. Его вдруг охватило прежнее чувство восторга, которое он испытывал от близости с Кларой: чуть стеснило дыхание и мягкими, но сильными толчками застучало сердце. Перед глазами возникла врезавшаяся в память картина — волосы девушки разметались на кровати, струясь тонкими темными ручейками. Губы чуть приоткрыты, глаза влажно блестят, взгляд их направлен, кажется, в самую глубину души, в неизмеримые темные пучины его существа, и оттуда, словно фонтан, поднимается в нем навстречу этому взгляду нечто властное и удивительное, чему он сам не находил ни названия, ни объяснения, и мог выразить единственным словом — любовь.

Как странно было найти ее здесь, в этом средоточии зла и коварства, жестокости и насилия. Но так уж, видимо, устроен мир, что цветок вырастает и на черном пепелище, где, казалось бы, должна отступить сама жизнь.

«Но что же дальше? — размышлял Александр. — Как мне быть? Совершенно очевидно, что как только подпольщикам удастся изготовить первый экземпляр «защитника», он тут же попытается покинуть чертоги ТНУ и вернуться на родину. А Клара? Неужели придется с ней расстаться?»

«Не хочешь же ты сказать, — одернул он себя, — что из-за своих личных желаний и потребностей готов принести в жертву такое важное дело, как создание Звена контакта? Да в своем ли ты уме? Пожертвовать любовью? Да, ты должен быть готов пожертвовать всем, даже своей жизнью, ради того, чтобы завершить выпавший на твою долю великий труд! Опомнись, представь себе, как отреагировала бы сама Клара, узнав, что ты хочешь остаться ради нее…»

«Да нет же, нет, — Ивашов нахмурился, — я вовсе не собираюсь уклоняться от своей задачи. Мне просто кажется величайшей несправедливостью, что, едва встретив на своем пути человека, к которому я почувствовал большое глубокое чувство, мне приходится с ним расставаться…»

«Любимый, любимый мой, — прозвучало снова в ушах. — Что же с нами происходит? Неужели это правда? Неужели это — ты, а это — я?»

«Да»— в его голосе против воли прозвучало напряжение, он сам ощущалv в себе, какой-то барьер; который не мог преодолеть. Он одновременно чувствовал и смущение, и необыкновенный подъем.

«Ах, — протянула она нараспев и ее мягкие теплые пальцы коснулись его лба, — я никогда не верила в любовь с первого взгляда, не думала, что есть люди, которые от рождения предназначены друг для друга… Но теперь я не знаю, что делать, не знаю, кто я и кто ты…»

Вместо ответа он прикоснулся губами к ладони Клары. Ивашов начинал чувствовать нарастающее бешенство, ему казалось, что на них с потолка циничными объективами смотрят неусыпные телемониторы, жадно ловят каждое движение, каждое слово. И хотя он знал, что кто-то из подпольщиков ГП отключил электронных соглядатаев, раздражение не уменьшалось. Он клял на чем свет стоит ТНУ, Институт, Мейера.

«Я тебя увидела и сразу все поняла, — тихим шепотом продолжала девушка, — но я умею держать себя в руках. Сначала мне казалось, что это просто блажь, какое-то дурацкое наваждение, но потом, когда с каждым днем мне становилось все труднее и труднее как ни в чем ни бывало смотреть в твои глаза, я поняла, что это сильнее меня, что может наступить день, когда я — уже не в силах буду владеть собой. И что тогда произойдет? Мне было страшно подумать. Разве могла я мечтать, что ты тоже обратишь на меня внимание».

Клара нежно прижалась к Александру, целуя его щеки, лоб, глаза. Он чувствовал, как бешено стучит ее сердце.

«Нет, не говори ничего, не надо. Мне кажется, что я и так понимаю тебя. Твое молчание, милый, оно для меня красноречивей любых слов. Господи, как я счастлива…»

— Теперь уже, без сомнений, великое дело, которому мы с вами себя посвятили, приближается к завершению, — вывел из задумчивости Ивашова резкий голос Мейера.

От неожиданности он вздрогнул и несмотря на жаркий день по коже пошли мурашки. Александр раздраженно открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света.

— Я сижу и думаю, — добавил Отто, — как же все это будет? И, поверите ли, дорогой герр Ивашов, не могу себе представить, что произойдет с нашим старым миром после того, как заработает Звено контакта. Возникает какое-то чуть ли не религиозное чувство от сознания тех перспектив, что раскроются перед нами.

Глубоко запавшие глаза его масляно блестели. Мейер провел рукой по белобрысым волосам и покачал головой.

— Мир встанет вверх ногами. Какое новое могущество! Какая возникнет потрясающая техника! Нет, у меня в голове не укладывается, что еще немного, какой-нибудь месяц-другой, и все это произойдет с нами. Поистине, это колоссально!

«Погоди, погоди, — раздраженно подумал Ивашов, — произойдет такое, что уж точно никак не смажет уместиться в твоей голове. Золотая птичка, на которую ты так надеешься, улетит».

Ему невольно снова вспомнилась прошедшая встреча. Образ Клары на удивление легко вытеснял и солнечный день, и Мейера с его разговором. Но теперь мысли его вернулись к началу предыдущего вечера.

Едва войдя в комнату, Клара бросилась к нему на шею, ласково прижалась к его груди.

— Саша, Саша, — повторяла она. С тех пор как она узнала, что дома его зовут Сашей, она называла его только этим именем.

— Как хорошо, Саша! Как у нас все хорошо!

— Что хорошо? — не понял он, улыбаясь, заражаясь радостью девушки.

— Все, милый, все! Только представь себе — разобрались в твоих схемах! Ты понимаешь, разобрались!

Ивашов замер, пораженный словно ударом грома. Как много заключалось в этих двух коротких словах «они разобрались»… Здесь все: и его свобода; и возвращение на родину, и, самое главное, создание Звена контакта там, где никто не будет думать о военной технике и мировом господстве.