Роберт Шекли - Абсолютное оружие (сборник) [litres]

– Ну и ладно! – рявкнул Хэдвелл, внезапно разозлившись. – Черт с вами, грязные дикари! Ноги моей здесь больше не будет, хоть на коленях просите. Ты со мной, Меле?

Девушка нерешительно заморгала, посмотрела на Хэдвелла, потом на жреца. Наступила мертвая тишина.

– Помни о своем отце, Меле, – негромко произнес Лаг. – Помни о вере своего народа.

Меле гордо задрала маленький подбородок.

– Я знаю, каков мой долг, – заявила она. – Пойдем, дорогой Ричард.

– Вот и хорошо, – отозвался Хэдвелл и зашагал вместе с Меле к кораблю.

Старый жрец с отчаянием смотрел им вслед.

– Меле! – крикнул он дрогнувшим голосом.

Но Меле не обернулась. Лаг увидел, как она вошла в корабль. Захлопнулся люк.

Через несколько минут серебристую сферу окутало красное и голубое пламя. Шар поднялся, набрал скорость, превратился в пятнышко и исчез.

По щекам смотревшего в небо жреца катились слезы.

Несколько часов спустя Хэдвелл сказал:

– Дорогая, я отвезу тебя на Землю, свою родную планету. Тебе там понравится.

– Знаю, что понравится, – прошептала Меле, глядя в иллюминатор на сверкающие точки звезд.

Где-то среди них был и ее дом, потерянный для нее навсегда. Она уже затосковала по нему, но другого выбора не было. По крайней мере для нее. Женщина всегда идет вслед за мужчиной, которого любит. И женщина, любящая горячо и искренне, никогда не потеряет веры в своего мужа.

А Меле верила в Хэдвелла.

Она нащупала укрытый в ее одежде крошечный кинжал в ножнах. Кончик его был смазан ядом, вызывающим особо мучительную и медленную смерть. Это была ее семейная реликвия, которой можно было воспользоваться лишь тогда, когда поблизости нет жреца, и только ради того, кого любишь больше всего.

– Нечего терять время даром, – сказал Хэдвелл. – С твоей помощью я совершу великие дела. Ты будешь гордиться мною, милая.

Меле знала, что он говорит искренне. Когда-нибудь, подумала она, Хэдвелл искупит грех, который он совершил по отношению к ее отцу. Он обязательно совершит нечто великое. Быть может, сегодня, а может, завтра или в следующем году. И тогда она подарит ему самое большое сокровище, которым женщина может одарить мужчину.

Мучительную смерть.

Однажды после лекций Джефферсон Томс зашел в робокафе выпить кофе и позаниматься философией. Он сел, сложил стопкой учебники и увидел девушку, которая командовала роботами-официантами. У нее были дымчато-серые глаза и волосы цвета ракетного выхлопа. При виде ее стройного стана и аппетитных выпуклостей Томс ощутил комок в горле и вдруг представил осенний вечер, дождь и свечи.

Так и снизошла любовь на Джефферсона Томса. Обычно он был очень замкнут, но тут отверг роботизированное обслуживание и позвал девушку. Когда она подошла, Джефферсон сбивчиво замямлил, изнемогая под наплывом чувств. Однако все-таки ухитрился пригласить ее на свидание.

Странно, но девушке, которую звали Дорис, приглянулся коренастый черноволосый студент, и она немедленно согласилась. И с этого начались беды Джефферсона Томса.

Любовь он нашел прекрасной, но крайне докучливой, несмотря на его глубокие познания в философии. Любовь оказалась напастью даже в ту эпоху, когда космические лайнеры соединяли миры, с болезнями было покончено, о войнах никто не помышлял и все, что представляло самомалейшую важность, устроилось наилучшим образом.

Старушка Земля процветала как никогда. Города сверкали пластмассой и нержавейкой. Сохранившиеся леса превратились в ухоженные островки зелени для абсолютно безопасных пикников, поскольку всех зверей и насекомых переместили в охраняемые зоопарки, где с восхитительной точностью воспроизвели естественную среду.

Овладели даже земным климатом. На дождь выделялись квоты, и фермеры получали его ранним утром, между тремя и половиной четвертого; люди собирались на стадионы для просмотра программы закатов, а торнадо устраивали раз в год на специальной арене в ходе празднования Всемирного дня мира.

Но любовь продолжала вносить сумятицу, и это угнетало Томса.

Он просто не мог облечь свои чувства в слова. Выражения «люблю тебя», «обожаю тебя», «без ума от тебя» были избитыми и негодными. Они совершенно не передавали глубину и накал его страсти. Хуже того – обесценивали ее, так как звучали в каждом стереофильме, во всех второсортных пьесах. Люди применяли их в обыденных разговорах и заявляли, что «любят свиные отбивные», «обожают закаты» и «без ума от тенниса».

Томс восставал против этого всем существом. Он дал зарок никогда не описывать свою любовь словами для отбивных, но в смятении обнаружил, что других нет.

Он поделился своим затруднением с преподавателем философии.

– Мистер Томс, – ответил профессор, устало сняв очки и сделав ими неопределенный жест, – любовь, как ее принято называть, еще не подвластна нашему практическому вмешательству. В этой области не проводилось никаких серьезных исследований, если не считать изучения так называемого любовного языка тианской расы.

Это не помогло. Томс продолжал размышлять о любви и Дорис. Сидя на веранде долгими мучительными вечерами, когда на лице Дорис играли тени от виноградных лоз, Томс силился выразить свои чувства. И, брезгуя затертыми оборотами, он шел на вычурные изыски.

– Я испытываю к тебе чувства, которые питает к планете звезда, – говорил Томс.

– Круто! – отвечала она, глубоко польщенная этим космическим сравнением.

– Нет, не так, – поправлялся Томс. – Я хотел выразить чувство большее – ну вот, допустим, когда ты идешь, мне это напоминает…

– Что?

– Лань на лесной опушке, – хмурился он.

– Какая прелесть!

– Да я не хотел никакой прелести. Я старался передать неуклюжесть, которая свойственна юности, и в то же время…

– Милый, разве я неуклюжая? Мой учитель танцев…

– Нет же, я не хотел назвать тебя неуклюжей. Но суть неуклюжести заключается в том, что…

– Понимаю, – сказала она в итоге.

Но Томс знал, что это не так.

Пришлось отказаться от экстравагантностей. Вскоре он поймал себя на том, что не может сказать Дорис вообще ничего важного, поскольку слова и близко не передавали того, что он имел в виду.

Их общение наполнилось долгими мрачными паузами, и девушка встревожилась.

– Джефф, – настаивала она, – но что-то же ты можешь сказать!

Томс пожимал плечами.

– Не важно! – заявила однажды Дорис. – Пусть это будет не точно то, чего тебе хочется.

Томс только вздохнул.

– Прошу тебя! – расплакалась она. – Скажи хоть что-нибудь! Это невыносимо!

– О черт!..

– Ну? – выдохнула она, изменившись в лице.

– Да я не об этом, – ответил Томс, опять погружаясь в свое угрюмое молчание.