Игорь Дручин - Глухая орбита вечности

— Чудище! — хмыкнул Ананьин, приглядываясь к быстрым изменениям, происходящим с растениями на экране.

На деревьях и кустарниках набухали почки и под их напором слетали порозовевшие листы, а над пожухлыми травами появились зеленоватые пики листочков и тугие стрелки цветов... Цветы быстро вяли, растения активно тянулись, нарастали завязи плодов... И вот уже края листьев тронуты голубизной, а травы начали бледнеть и вянуть. За десять минут перед глазами зрителей прошел весь вегетационный период. С первыми хлопьями снега начали облетать и порозовевшие листья...

— Насколько я понимаю, весна все же состоится? — полувопросительно сказала Эстелла.

— Ума не приложу, что такое происходит,— потер подбородок Ананьин — Ты что-нибудь понимаешь?

— Нет,— откровенно призналась Зина.

— Что же тут непонятного? — удивилась Сандалова.— При данных условиях моделирования события будут развиваться в последовательности, какую мы наблюдаем.

— Ты посмотри, у представителей точных наук ни грана сомнения! — развел руками Ананьин.— Зина, объясни популярно этим физикам соль проблемы!

— Ну их! Давай лучше еще раз посмотрим.— И она пустила запись снова.

— Фантастика какая-то!—вздохнул биолог.

— А если промоделировать более жесткие условия. У тебя есть, Сережа, что-нибудь похуже.

— Давайте посмотрим минимальные отклонения от нормы.

Байдарин отыскал пластину с другой моделью погоды и вставил в приемник. Минуты через две замигала зеленая лампочка, и Зина, не дожидаясь подсказки, тут же включила воспроизведение.

На экране возникли те же растения, но теперь они вели себя по-иному. Как-то нерешительно набухали почки, а травы лишь пустили пробные листочки, тонкие и приземистые. Почки так и не распустились, когда начал падать снег...

— Ну, здесь все нормально! — прокомментировал биолог.

— Может быть, ученые мужи снизойдут до объяснения нам, невежам, чем им не понравилась первая модель?— не удержалась от яда Сандалова.

Ананьин потер согнутым пальцем кончик носа

— Видишь ли в чем дело, многоуважаемая. Хм! Растения живут в привычном для них ритме. Если наши земные, та же смородина или, скажем, пшеница, дают здесь в течение лета несколько урожаев, то лишь потому, что они живут в привычном для них земном, ритме. Здешние аборигены, которых мы видим на экране, имеют свой ритм, связанный с сезонными изменениями, которые здесь весьма продолжительны. Вегетационный период длится здесь по нашим временным представлениям больше двадцати месяцев. Практически два наших года. И вдруг за три месяца они в ускоренном темпе проходят заново весь вегетационный цикл! Это просто невозможно! Неужели непонятно!

— А если все-таки произойдет?

— Не знаю. Ничего подобного не наблюдал.

— Но нельзя же не верить расчетам. Электроника не может быть необъективной.

— Электроника — электроникой, а растения растениями. Такая резкая смена ритмики чревата последствиями. Большая часть растительности может погибнуть, а это уже бедствие для планеты. Я думаю, надо немедленно ехать домой и посчитать все модели с различными экологическими комплексами.

— Куда вы? Ночь на дворе. Переночуйте.

— Дорогой вздремнем. Дорога накатанная, поставим на автомат.

— Не выдумывай,— взбунтовалась Зинаида.— Дело хотя и срочное, но не настолько, чтобы дремать в вездеходе! Да и копии погодных моделей надо снять.

— Копии я могу переслать по связи. Еще и доехать не успеете.

— Вот видишь, Сережа и тот понимает!

— Конечно, ты рад сейчас всех запрячь, невзирая на то, что людям пора отдыхать. Сережа, ты где нас поместишь?

— Идите в детскую. Вам, действительно, надо хорошо отдохнуть перед завтрашним днем...

Журавлев вышел из кабинета следом за Ананьиным. Сандалова посмотрела на утомленное лицо Байдарина. Оживление, вызванное встречей и беседой с друзьями, угасло, пробилась грустинка...

— Эстелла, ты можешь занять комнату Ии. Там есть все, что тебе может потребоваться...

— Спасибо, Сережа. Я хотела бы принять ванну. Все хвалят вашу воду.

Байдарин подошел к пульту и включил подогрев.

— Ты плохо выглядишь, Сережа,— сказала, продолжая его внимательно рассматривать, Сандалова.

— Уже отошел,— усмехнулся Байдарин.— Каждый должен быть искренним в своих чувствах, иначе возникнет сначала недоверие, недоговоренность в отношениях, а потом и просто ложь.

Эстелле показалось, что Сергей осуждает ее за отношения с Сандаловым, и ей стало мучительно стыдно.

— У меня не хватает воли,— едва слышно выдохнула она.

Брови Байдарина вскинулись дугой.

— Это ты к чему?

— К тому, что ты сказал. Я не люблю Якова и не могу уйти от него. Он такой жалкий, что у меня не достает решимости его оставить. Будь у нас ребенок, наша совместная жизнь имела бы смысл.

— Ты говоришь как Ия,— тяжело вздохнул Сергей.— Будто я виноват, что у нас не было детей. Ведь ни у одной семьи...

— Да,— перебила Сандалова,— но, наверное, какие-то рекомбинации могли бы дать положительный результат. Почему не заложить наши данные и не просчитать...

— Мы же люди, Эстелла. Так нельзя. Это же разрушение эстетики чувств. Ну что было бы, если бы мы заранее знали развитие отношений между любящими или какой будет ребенок! В тебе слишком сильно математическое начало...

— Философ! Спенсер! Сократ, прямо-таки! — рассердилась Сандалова.— Что ты знаешь о женщинах? Нашел в чем упрекнуть. Что я тебе — синий чулок, что ли? Математическое начало! Да я женщина прежде всего! И мне нужен ребенок! Понимаешь, Сенека! — на глаза Эстеллы навернулись слезы. Сандалова отвернулась, пытаясь удержать их, но они заструились по щекам.

— Прости, Эстелла! — Байдарин положил руки ей на плечи, закрытые густыми длинными волосами.— Ну, пожалуйста, успокойся. Я не хотел тебя обидеть. Честное слово!

Она вдруг прижалась щекой к его руке.

— Ничего, Сережа. Сейчас пройдет. Видно, сама взвинтила себя. У меня бывает.

Байдарина ошеломил взрыв чувств женщины. Он мог бы давно сообразить, что Эстелла не случайно здесь чаще других, да и шутливые намеки друзей тоже имели основание. Просто, поглощенный собственными чувствами, он не замечал тех искр нежности, которые она дарила ему раньше, пряча от всех глубину чувства и прикрываясь для вида развязно-шутливыми объяснениями, которые он никогда не принимал всерьез.

— Все, Сереженька,— вытирая глаза, улыбнулась Сандалова.— В твоей руке целебная сила. Может быть, это потому, что она настояна на свежем воздухе и травах, или потому, что это рука настоящего мужчины-охотника, несущая в себе рефлексы древних инстинктов?

— Что-то я не замечал в себе этой первобытности.

— Говорят, ты хороший охотник.