Игорь Дручин - Глухая орбита вечности

Из-за сине-голубых тюльпанов полыхнула кроваво-алая кисть крупных цветов. Манаев уже протянул пальцы, чтобы вытащить его из букета и продемонстрировать перед всеми...

— Стойте! — сорвалась с кресла токсиколог.— Не трогайте.

Она натянула перчатки и выбрала из букета удивительно красивый цветок.

— Знаете это что? Прометея! Та самая, запомнить которую вы должны были на всю жизнь.

— Но ведь прометея оранжево-желтая?

— Видимо, это степная ее разновидность. Возможно, она обладает еще большей токсичностью, чем прометея обыкновенная. Геннадий Петрович, я думаю мы не одни увлеклись букетами. Надо предупредить.

Манаев включил общую связь.

— Внимание! До проверки растений специалистами, при возвращении на базу, шлемы и перчатки не снимать. Диспетчерам подтвердить прием приказа и доложить мне.

По приказу Манаева вся группа надела шлемы и перчатки и только после тщательной проверки букетов токсикологом Брагинской начальник экспедиции разрешил всем взять свои цветы, однако после неприятной находки прометеи отношение к ним переменилось, и ни Штапова, ни Шумский так и не притронулись к своим букетам.

Вечером Штапова зашла в каюту Манаева с докладом о прошедшем дне. Сообщив о мелких происшествиях, она отметила прекрасное настроение экипажа и посоветовала почаще проводить такие общие мероприятия.

— Это не всегда возможно, Ниночка,— вздохнул Манаев.

— Но нужно, Геннадий Петрович. Все-таки не следует забывать, что мы пленники чужой планеты. Подспудно к нам подбирается ностальгия, тоска по близким. Тем, кто нашли здесь друг друга, конечно, легче, но, к сожалению, распределение здесь не в пользу мужского пола...

— Кстати, как Байдарин? — перебил ее рассуждения Манаев.

— Ничего. Был старшим в группе наших. Все довольны путешествием, восхищаются универсальностью его знаний.

— Сандалова была в его группе?

— Она же дежурила, Геннадий Петрович,— напомнила Штапова.

— Ох, уж эта Сандалова,— поморщился Манаев — Чует мое сердце, выкинет она когда-нибудь номер.

— Она прекрасная женщина,— сказала Штапова,— но она женщина! Неужели вы этого не понимаете, Геннадий Петрович?

Манаев поднялся и прошелся по каюте.

— Понять можно, но...

Он подошел к столу, потрогал цветы.

— Вы все-таки железный человек, Геннадий Петрович,— тихо проговорила Штапова.— Я так больше и не смогла преодолеть неприязни к цветам, а сейчас жалею. Как это вы так можете?

Манаев подошел к ней и, положив руки ей на плечи, заглянул в глаза.

— Что-то неладно с нашим психологом? А, Нина? Защемило сердечко?

Штапова опустил а голову.

— Плохо мне, Геннадий Петрович.

Он обнял ее за плечи.

— Ну, Ниночка, уж тебе раскисать не по должности.

— Знаю я,— она всхлипнула.— Только обидно. Будто я уже и не женщина! А тут еще...

— Да ты присядь, пожалуйста.

Манаев вынул из кармана носовой платок и промакнул им набегающие слезы психолога.

— Ох, уж эта Ия, сколько она натворила!

Слезы у Штаповой посыпались градом.

— Ну вот уж такой дождик совсем ни к чему!

— Да-а! — протянула Нина.— Она у меня последнюю надежду развеяла...

— Ах она, нехорошая! Ну, не горюй, мы тебе еще такого парня сосватаем!

— Глупости! — Нина сердито вытерла глаза манаевским платком.— Не нужно мне никаких парней.

— Ну мужчину, подходящего возраста!

— Кого, Геннадий Петрович? — горько усмехнулась Штапова.— Подходящего возраста как раз и нет! Вадим Аркадьевич мне не нравится, Брагинский — сами знаете! Да и староват он для меня.

— Ну, а я, Ниночка! Разве я не подходящий мужчина!

— Шутите, Геннадий Петрович. Я же знаю, что вы меня недолюбливаете.

— А вы, оказывается, злопамятная.

Штапова вспыхнула и покраснела.

— Не надо меня обижать, Геннадий Петрович. Вы прекрасно знаете, как я к вам отношусь и, конечно, тот выговор мне запомнился на всю жизнь.

Она поднялась, собираясь покинуть капитанскую каюту.

— Тоже мне психолог,— рассмеялся Манаев.— Шуток не понимает! Да вы сидите, Нина Артемовна. Давайте лучше поболтаем о чем-нибудь другом. Даже такому «железному мужчине», как я, бывает иногда грустно и хочется побыть в обществе женщины. А знаете, была не была,— продолжил он, видя, что Штапова в нерешительности остановилась у двери.— Давайте чего-нибудь выпьем по рюмочке!

— Капитан,— изумилась психолог — Я вас не узнаю. Ведь это прямое нарушение инструкции!

— Не надо издеваться над старым холостяком, Нина Артемовна. Ради того, чтобы вы посидели со мной, я готов нарушить еще несколько пунктов инструкции, увы, теперь бездействующей!

Штапова присела к столу и, улыбаясь, с любопытством смотрела на Манаева.

— Ну и чем вы меня хотите угостить, капитан?

— Коньяк вас устроит, Нина Артемовна?

— Даже коньяк! Я один раз в жизни пробовала этот напиток!

Манаев подошел к ларцу и, нажав кнопку, открыл створки. В ларце для особо торжественных случаев он берег различные напитки Земли: коллекционные вина, настойки и коньяки.

— У меня три вида коньяка. Какой прикажете?

— Самый крепкий! — задорно блестя глазами, сказала Нина и он удивился ее преображению. Только что перед ним была усталая женщина, которой только чувство долга не позволяет давать полную волю нервам, и вот, пожалуйста, перед ним милое создание, наивно и восхищенно следящее за каждым его движением.

— Кутить так кутить! — засмеялся Манаев и взял из ларца свой лучший, особый коньяк. Наполнив маленькие рюмочки из шарообразного сосуда, Геннадий Петрович поставил на стол фрукты и конфеты.

— За что мы выпьем, Нина Артемовна?

— Давайте за нас с вами, Геннадий Петрович! Глоток коньяка обжег горло, но сейчас же это жжение прошло, а терпковатый вкус и приятный аромат остались. После третьей рюмки Манаев убрал коньяк в ларец, но и того, что выпила Нина, оказалось достаточно. Она захмелела впервые в жизни.

— А знаете, древние были не дураки! Видимо, когда в их жизни наступал критический момент и надо было встряхнуться, они употребляли... А еще,— она с вызовом посмотрела на Манаева. Они подпаивали женщин, чтобы потом овладеть ими...

— Ниночка,— Геннадий Петрович положил ей руку на плечо.— Вы, кажется, немножко опьянели. Не следовало мне предлагать вам напиток.

— Геннадий Петрович! Это как раз хорошо, иначе я вам бы никогда ничего не сказала. Вы мне всегда нравились, Геннадий Петрович.

— Не надо, Ниночка. Я ведь тоже человек. А то мы с тобой натворим глупостей, а потом будем сожалеть.

— Хочу глупостей! — провозгласила она и взъерошила ему шевелюру.

Он обнял ее за плечи и почувствовал легкую дрожь ее тела. Тогда на него нахлынула волна никогда не испытываемой им прежде нежности... Пожалуй, именно это чувство отрезвило его.