Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

В витрине одной из лавок красовалась огромная бутыль. Я не потерял еще надежды достать доброго понтейского вина и потащил туда профессора. Каково же было наше удивление, когда мы прочли этикетку: «Рашен водка — балалайка». К бутылке был прислонен и сам инструмент, а фоном этому необычному «натюрморту» служил рисунок в полвитрины: встрепанный чумазый мужичонка, в сапогах, с бородой до пояса, отплясывал какой-то дикий танец. Вот тебе и понтейское вино!

На перекрестке кто-то истошно вскрикивал, замолкал и снова кричал не своим голосом. И я с тревогой вспомнил о Василии Евграфовиче. Но это кричали разносчики газет: только что из типографии поступил свежий выпуск. Мы купили у маленького шустрого африканца «Кейп таймс». В газете было много страниц, но основное место занимали реклама и объявления.

— Здесь и о нас есть, — рассмеялся профессор, просматривая газету. — Судя по всему, местные газетчики не очень-то нас жалуют. Вот в отделе новостей о вчерашней экскурсии на мыс Доброй Надежды. — И он прочел вслух: — «К русскому судну были поданы автобусы. Не так-то легко было усадить в них неуклюжих русских: все кто-нибудь из них что-нибудь забывал и возвращался».

На углу одной из улиц что-то происходило. Прохожие замедляли шаг, некоторые останавливались. Там из-за широких спин, затылков, модных причесок и шляпок слышался высокий и чистый детский голосок. Мы подошли ближе.

На краю тротуара стоял оборванный африканский мальчик и пел что-то мелодичное и грустное. Голос его возвышался над уличным шумом и был настолько необычен, что останавливал даже «белых». Лицо мальчика сияло, он пел и был далеко, не здесь, с этими торопящимися, вечно занятыми людьми.

Белая девочка подошла к певцу и протянула монетку. Он взял ее, не прерывая пения, взял гордо, без унижения, не как подаяние, а как награду за честный труд и талант. Но как не вязались с его волшебным голосом заношенные, порванные брючонки, худая истощенная фигурка!

Стоящая рядом с нами крупная дама с цветами на шляпке жалостливо вздохнула и что-то сказала профессору. В ответ он смущенно хмыкнул.

— Что она сказала? — поинтересовался я, когда мы возвращались на судно.

— «Угораздило же его родиться черным», — мрачно ответил профессор.

На палубе в эти последние часы перед отплытием особенно оживленно. Проводить наше судно пришла семья бельгийцев: красивая молодая пара с двумя маленькими дочками-близнецами. Вот бы Василию Евграфовичу посмотреть, но его нигде не было. Моряки задарили малышей подарками, и довольные дети весело разгуливали по палубе.

Их родители рассказали, что приехали сюда на отдых. Поблизости от Кейптауна есть сероводородные источники, да и здешний климат славится как целебный.

«У нас в Европе стало слишком многолюдно, отдыхать невозможно, — объясняла польщенная всеобщим вниманием мамаша. — На следующий год поедем в Австралию».

Разрешение осмотреть советское судно попросили три африканца. Одеты были они по-европейски, выглядели несколько торжественно — в темных костюмах, накрахмаленных рубашках с галстуками. Они оказались студентами местного университета, теми немногими африканцами, которых допустили к высшему образованию. Студенты рассказывали, что учатся на деньги, собранные в складчину их соплеменниками.

…Уже все было готово к отплытию. Я отправился искать Василия Евграфовича, не терпелось узнать о его успехах, но ни в каюте, ни на палубе его не было. По радио уже попросили гостей покинуть судно. Начальники отрядов докладывали о наличии людей на борту. Перед выходом в море нужна строгая проверка, не дай бог, кто-нибудь затеряется на берегу. Профессор тоже встревожился: Василия Евграфовича все не было.

Помощник капитана сидел в кают-компании со списками и проставлял галочки против фамилий. Я заглянул в список — одной галочки не хватало.

— А где ваш товарищ? — сурово спросил он меня.

— На подходе, — ответил я, надеясь выиграть время.

— Где?

— На подходе к кораблю.

— И скоро собирается подойти? Мы через полчаса отчаливаем. Я промычал что-то неопределенное.

— Посмотрим, где он там «на подходе». — Помощник капитана взял в руки тетрадь и решительно направился к трапу.

Я поплелся за ним. Что же случилось с Василием Евграфовичем?

По всему видно, не сносить ему теперь головы.

Пристань была пуста, только у самого борта стояли бельгийцы, три африканских студента и несколько портовых служащих.

— Где же он? — снова задал вопрос помощник, и лицо его начало багроветь.

В это время из-за пакгауза выплыло на пирс странное существо. Неровными перебежками оно приближалось к нам — на двух ногах, но вместо головы у него сияла продолговатая голубая сфера. Все на палубе, затаив дыхание, следили за странным явлением. Я первым догадался, в чем тут дело.

— Василий Евграфович купил в подарок своим новорожденным ванну!

— Ванну?! — не поверил помощник капитана. — Что ж, у нас своих ванн нет??

— Так эта — голубая!

Помощник посмотрел на меня долгим взглядом, затем поставил галочку и пошел доложить о наличии людей на борту.

А вскоре слева по курсу, милях в пяти от нас, проплыли скалистые обрывы мыса Доброй Надежды. И кто-то оттуда, с площадки около маяка, точно так же, как недавно мы сами, смотрел и гадал — куда идет наше судно: в Индию, в Австралию? И вряд ли подумал об Антарктиде.

Этот очерк пролежал в моем столе несколько лет. Даже столь безобидное содержание вызывало в то время у бдительных издательских сотрудников опасения — ведь события происходили в стране, с которой отсутствовали дипломатические отношения.

В конце 1988 года в составе советской инспекционной группы я оказался на антарктической станции ЮАР, расположенной на шельфовом леднике Земли Королевы Мод. Станция, в буквальном смысле утопавшая в снегах Антарктиды, нам понравилась. Понравились и зимовщики — приветливые, доброжелательные ребята. Среди них не было знакомого мне месье Жака, но оказался его ученик из геофизической обсерватории близ Кейптауна.

Закончив работу по инспекции, мы просидели еще с час в кают-компании, отвечая на многочисленные вопросы, основная часть которых касалась… перестройки. Как ни удивительно, зимовщиков ЮАР прежде всего интересовала эта тема.

На прощание южноафриканские полярники доставили к трапу нашего самолета необычный сувенир — небольшой, но тяжелый ящик. В нем оказалась дюжина бутылок старинного сухого вина из тех самых прославленных понтеиских сортов, которые советовал попробовать в Кейптауне всезнающий Жюль Берн.

Перевод с английского Аллы Макаровой