Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Художник Е. Ксенофонтова　

Летом 1880 года я снарядил свой баркас и готовился покинуть форт Врангель, чтобы продолжить исследование ледников Юго-Восточной Аляски, начатое мною осенью 1879 года.

В тот момент, когда баркас, нагруженный тюками с провизией и теплыми вещами, был готов к отплытию, команда, набранная из индейцев, стояла на местах, ожидая приказания сняться с якоря, а с берега родственники и друзья уже помахивали платочками, на борту наконец появился мой спутник Юнг в сопровождении маленькой черной собачки. Не успела она прибежать на баркас, как тотчас же свернулась клубочком где-то в углублении между тюками.

Я люблю собак, но эта показалась мне такой невзрачной и маленькой, что меня крайне удивило желание Юнга взять ее с собой.

— Этакое маленькое и беспомощное существо! Она будет нам только помехой, — сказал я Юнгу. — Ты бы лучше подарил ее индейцам на пристани, они возьмут ее домой для забавы ребятишкам, а нам, правда же, некогда с ней нянчиться.

Но Юнг стал уверять меня, что она не доставит никаких хлопот, что это чудо, а не собака — она может переносить голод и холод, как медведь, плавать, как морж, что она необыкновенно умна и сообразительна…

Никто не мог бы разобраться в ее родословной. Среди самых разнообразных пород собак я никогда еще не видел подобного ей существа. Впрочем, некоторыми мягкими и вкрадчивыми движениями она напоминала мне лису.

Она была коротконога и коренаста. Ее длинная, шелковистая, чуть вьющаяся шерсть лежала гладко; но при порыве ветра шерсть взъерошивалась и становилась косматой.

Единственное, что с первого взгляда привлекало к ней внимание, был ее хвост — длинный и пушистый, как у белки. Он изгибался над спиной и почти доходил до носа. Присмотревшись внимательнее, мы заметили тонкие, чуткие уши и зоркие глаза. Над глазами вместо бровей — маленькие бурые пятнышки.

Юнг рассказывал мне, что знакомый ирландец, приехавший из города Ситка, подарил эту собачку его жене еще совсем маленьким Щенком. В форте Врангель щенок сделался общим любимцем. Но больше всех его полюбили индейцы и назвали Стыкин — по имени своего племени.

Во время путешествия Стыкин стал скоро проявлять свой причудливый характер. Всегда невозмутимо спокойный, он выкидывал иногда шутки, которые сильно удивляли меня.

Те однообразные недели, когда день за днем баркас лавировал по длинным, запутанным каналам и проливам, между многочисленными островами, скользил вдоль скалистых берегов, Стыкин пребывал в состоянии сонной лени и почти не двигался с места.

Однако стоило ему заметить, что мы собираемся причалить к берегу, он немедленно вскакивал и смотрел, что это за место, куда мы пристаем. Потом прыгал через борт, плыл к берегу и всегда поспевал туда первым.

Но на баркас он возвращался последним. Перед тем как сняться с якоря, мы обычно долго звали его, но не могли дозваться, мы искали проказника глазами, но не могли найти.

Только потом обнаруживалось, что, хотя мы не видели его, Стыкин видел нас.

Он обычно стоял, спрятавшись в кустах, и наблюдал за баркасом настороженным, бдительным глазом. Стоило нам отплыть на порядочное расстояние, как он несся опрометью к берегу, бросался в воду и плыл за нами, прекрасно зная, что мы перестанем грести и подождем его.

Когда наш маленький озорник подплывал к баркасу, мы брали его за шиворот, держали с минуту на вытянутых руках, чтобы стекла вода, и опускали на палубу.

Мы пробовали отучить его от этих проделок: гребли спокойно, как будто совсем не замечали его. Но все было напрасно: он мог плыть, сколько угодно, и притом с таким видом, что казалось, будто ему это очень нравится.

Однажды в непроглядную, темную дождливую ночь мы остановились у устья потока, по которому шла кета. Тысячами плавников рыба взбудораживала воду, и весь поток светился серебристым, фосфорическим светом.

Я был очарован этой чудесной картиной, и мне захотелось посмотреть поток в его верховьях. С одним из индейцев мы направились в лодке вверх по течению и наконец достигли начала быстрин. Здесь поток проносился по скалам, и мерцающее сияние его было сказочно красивым.

Я долго не мог налюбоваться этим чудесным зрелищем и сидел как зачарованный, не шевелясь и не двигаясь. Индеец спокойно ловил рыбу.

Обернувшись назад и взглянув вниз по течению, я увидел какую-то новую, длинную, веерообразную борозду света…

«Наверное, какое-нибудь неведомое чудовище преследует нас», — мелькнуло у меня в голове.

Судя по искрящемуся следу, оно подплывало все ближе и ближе… Вот сейчас я увижу голову и глаза чудовища…

— Стыкин! — вдруг вырвалось у меня с радостью и удивлением так громко, что индеец выронил из рук удочку…

В ненастные дни, когда мы оставались на берегу, я обычно отправлялся на одну из ближайших гор, смотря по тому, куда меня вели мои исследования.

Стыкин следовал за мной, не обращая внимания на плохую погоду. Он скользил, как лиса, между колючими зарослями мокрых кустарников, едва задевая их отяжелевшие от дождя листья, перепрыгивая через поваленные бурей деревья, через валуны, расщелины глетчера, преодолевал все препятствия с терпением и настойчивостью бывалого туриста.

Однажды, пробираясь за мной через глетчер, на поверхности которого лед лежал неровной, шероховатой корой, Стыкин сильно изранил себе ноги, и каждый шаг его был отмечен кровью. Но он продолжал бежать как ни в чем не бывало, пока я не заметил его красные следы и не сделал ему мокасины из своего носового платка.

Трудно было понять, что за существо Стыкин. Он всегда настаивал на своем, никогда не исполнял ничьих приказаний, даже отказывался подавать убитую дичь. И казалось, совершенно безрассудно шел навстречу опасностям и невзгодам.

С какой бы лаской вы к нему ни подошли, в ответ он едва завиляет хвостом или одарит взглядом. Ни один престарелый бульдог не мог бы превзойти этого пушистого малыша в его невозмутимом спокойствии. Он иногда напоминал мне маленький коренастый кактус, недвижимо стоящий в пустыне.

Я любил всматриваться в лики растений и животных и продолжал изучать своего загадочного друга с возрастающим интересом.

Исследовав фиорды Сумдум, Таху и их глетчеры, мы поплыли через пролив Стивенса в канал Линн, а оттуда Ледяным проливом в Крестовый Зунд, разыскивая неисследованные проходы, ведущие к ледяным полям хребта Фервезера. Нас сопровождала целая флотилия ледяных гор, выходивших в океан из Ледникового залива. Мы обогнули мыс Ванкувер. Нашу хрупкую ладью бросало, как перышко, по гребням громадных, бушующих волн.