Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Пробрались мы без особого труда по самому краю леса. Тут, как и на противоположной стороне, лес был наводнен и поломан разбухшим и вылезшим из своего русла глетчером. Приблизительно через час, перейдя большой мыс, мы увидели перед собой разветвление глетчера, опускавшегося ледяным водопадом.

Проследив его путь на протяжении четырех миль, я обнаружил, что он впадает в озеро, наполняя его ледяными глыбами. Я с интересом исследовал бы и дальнейший путь глетчера, но надо было торопиться в обратный путь, чтобы успеть сойти со льда до наступления темноты.

Итак, взглянув еще раз на чудесный вид, расстилавшийся передо мной, я повернул назад, надеясь увидеть это место при более благоприятных условиях.

Сначала мы продвигались быстро, так как на нашем пути не встречалось особых препятствий. И только когда отошли от западного берега мили на две, попали в запутанную сеть пропастей.

В довершение беды черные облака опускались все ниже и ниже, и скоро ненавистный снег повалил тяжелыми хлопьями.

С беспокойством стал я разыскивать путь среди слепящей бури. Стыкин казался совсем спокойным, только стал держаться ближе ко мне.

На каждые пятьсот футов удобного пути приходилось по миле беспорядочно изрезанного пропастями и загроможденного сдвинутыми и изломанными ледяными глыбами, перебираться через которые было невероятно трудно.

Через час или два этого утомительного путешествия мы подошли к ряду продольных широких расщелин, почти прямых и правильных, точно огромные борозды.

«Нельзя останавливаться ни на минуту. Вперед! Вперед!» — подгонял я себя.

И я делал скачок за скачком в страшном напряжении, осторожно балансируя над зияющими пропастями. Стыкин следовал за мной как ни в чем не бывало.

Много миль мы пропутешествовали таким образом, спускаясь вниз и поднимаясь вверх, но мало продвигаясь вперед.

По большей части мы бежали, а не шли, так как опасность провести ночь на глетчере становилась все более угрожающей. Стыкин, казалось, был готов на все.

Быть может, мы и перенесли бы одну ночь под пургой и снегом, но, чтобы не замерзнуть насмерть, нам пришлось бы без устали прыгать на маленькой площадке какой-нибудь плоской льдины — ведь мы были голодны и мокры до костей, а ветер с гор все еще гнал снег, и было нестерпимо холодно. И какой бесконечно долгой показалась бы нам эта ночь на льдине!

Сквозь слепящий снег я не мог определить общего направления, по которому лежала наименее опасная дорога. Мне приходилось буквально пробираться ощупью от пропасти к пропасти. При выборе направления я руководствовался структурой льда, некоторые указания брал у ветра.

Не раз меня бросало в жар. У Стыкина же самообладание, казалось, росло с увеличением опасности.

Мы бежали, прыгали без устали, стараясь не упустить ни одной минуты умирающего дневного света.

Преодолев каждое новое страшное препятствие, я все надеялся, что оно будет последним. Но расщелины и пропасти становились все более и более угрожающими.

Наконец наш путь был прегражден очень широкой и прямой пропастью. Я проследил ее в северном направлении на расстоянии мили, тщетно пытаясь найти переход.

Затем я прошел вниз по глетчеру приблизительно на такое же Расстояние — к месту, где эта пропасть соединялась с другой, тоже непроходимой пропастью.

На протяжении двух миль было лишь одно место, где можно было попытаться перепрыгнуть. Но даже при мысли об этом прыжке у меня замирало сердце. Такая переправа возможна только при крайнем напряжении всех сил. Сторона, на которой я стоял, была на фут выше другой, но даже и с этим преимуществом пропасть казалась жутко широкой.

Я долго мысленно измерял ширину пропасти и всматривался в структуру противоположного ее края.

В конце концов я пришел к заключению, что перепрыгнуть возможно, но что обратный прыжок, с более низкой стороны, почти немыслим.

Осторожный горец редко предпринимает опасный переход в малоизвестной ему местности, если у него нет уверенности в том, что он может вернуться обратно. Это — правило горцев.

Поэтому, несмотря на то что каждая минута была мне дорога, я заставил себя сесть и спокойно обдумать положение, прежде чем принять какое-либо решение.

Восстанавливая свой запутанный путь в памяти, как будто он был начерчен на карте, я понял, что теперь пересекал глетчер на милю или две выше по сравнению с направлением, которого держался утром, и что я попал в место, где никогда раньше не был.

Должен ли я решиться на этот опасный прыжок? Или же, быть может, лучше попробовать вернуться на западный берег, в лес, развести там костер и перетерпеть голод в ожидании нового дня?

Но мы уже прошли такую широкую полосу опасного льда, возражал я себе, что вряд ли нам удастся вернуться в лес перед наступлением темноты, тем более что метель все еще продолжает кружить.

А поверхность льда по ту сторону пропасти, казалось, манила надеждой на благоприятный исход наших скитаний, да и восточный берег был теперь на таком же расстоянии, что и западный.

Поэтому-то мне и хотелось продолжить свой путь вперед.

Я прыгнул и перескочил.

Но это удалось мне с таким невероятным напряжением всех сил, что теперь больше, чем когда-либо, я боялся необходимости обратного прыжка.

Стыкин последовал моему примеру и побежал за мной как ни в чем не бывало.

Мне казалось, что теперь наверняка все ужасы остались позади.

Но не успел я успокоить себя этой мыслью, как остановился перед пропастью невиданной ширины.

Все еще не унывая, я стал изучать ее, надеясь найти либо окружной путь, либо переход.

Скоро я обнаружил, что эта пропасть в своей верхней части соединяется с той, через которую мы только что перебрались.

С волнением я пошел в противоположном направлении и увидел, что и в своем нижнем конце она соединяется с той же пропастью, сохраняя на всем своем протяжении ширину от сорока до пятидесяти футов.

Итак, мы находились на узком острове около двух миль длиной. Было только два пути к спасению: один — обратный, по дороге, которая нас привела сюда, другой лежал впереди, через почти недоступный узкий висячий мостик, образованный расщепленным льдом и пересекающий пропасть в одном месте довольно глубоко.

Теперь я был в состоянии, близком к отчаянию. Мы на краю гибели — в этом не было для меня сомнения.

Немного овладев собой, я внимательно стал разглядывать ледяной мост и мысленно взвешивать возможности переправы.

Мост был очень старый и, пожалуй, самый ненадежный из всех, какие когда-либо встречались на моем пути.

Ширина пропасти здесь была около пятидесяти футов, а ледяной мостик пересекал ее по диагонали. Эта тонкая пластинка льда была вогнута посередине на двадцать или тридцать футов ниже уровня глетчера, а изгибающиеся покатые ее концы прикреплены к обрывистым берегам на семь или восемь футов ниже их краев.