Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Спуститься вниз по почти вертикальной стене к началу моста, а затем подняться на противоположном берегу было главной трудностью. Но ее необходимо было преодолеть.

Ни одна из многочисленных опасностей, которые мне приходилось встречать на пути многолетнего странствования по горам и глетчерам, не казалась мне такой очевидной, как эта. И она пришла тогда, когда мы были мокры до костей и голодны, когда небо было зловеще темное от свинцовых облаков, а ночь уже близка.

И все-таки мы должны были попытаться сделать эту ужасную переправу, другого выхода не было.

Начав спускаться чуть в сторону от опущенного конца моста, я сделал топориком углубление на краю ледяного обрыва, чтобы опереться коленом. Затем, перегнувшись вперед, надрубил другое небольшое углубление — для каблука.

Я соскользнул туда осторожно, прижавшись всем телом к ледяному обрыву, чтобы устоять в борьбе с ветром.

Опираясь левой рукой на сделанные выемки и углубления, правой я надрубал новые, все время балансируя, так как каждую минуту мог сорваться. Жизнь и смерть были в каждом ударе топора, в каждом моем движении.

Добравшись в конце концов до ледяного моста, я принялся осторожно подскабливать его покатую поверхность и скоблил до тех пор, пока не получилась крошечная площадка.

Весь перегнувшись вперед, с трудом балансируя на этой маленькой скользкой поверхности, я наконец оседлал ледяную перекладину.

Затем началась переправа через пропасть. Она удалась сравнительно легко. Я подравнивал топориком острые края льдины осторожными, короткими ударами и, придерживаясь коленями, потихоньку скользил вперед.

На зияющую внизу пропасть я старался не смотреть — край голубой льдины был для меня всем на свете.

После того как дюйм за дюймом я переполз мост и выровнял топориком другую площадку на противоположном его конце, началась самая ужасная часть моей переправы.

Невероятных трудов стоило встать на ноги, подняться с моста, на котором я крепко сидел верхом. Как трудно было высекать ступеньки на почти вертикальном отвесе, ползти вверх, карабкаясь и цепляясь окоченелыми руками и ногами за каждую едва заметную выемку и неровность льда, я не могу передать!

Кажется, что в такие минуты человек всем своим существом превращается в зрение и осязание и его обыкновенная сила перерастает в какую-то богатырскую мощь.

Как мне удалось подняться по этому ледяному обрыву, не знаю. Казалось, что это совершил кто-то другой, не я.

Я никогда не рисковал своей жизнью напрасно, но часто думал, что повстречаться со смертью на высокой горе или в бездне глетчера намного лучше, чем умереть от болезни или какого-нибудь нелепого случая на ровной земле. Однако, когда эта быстрая кристально чистая смерть смотрела в упор на меня, было несказанно трудно поднять на нее глаза…

А как же маленький Стыкин?

Когда я решился на переправу и, опустившись на колени, долбил углубление на ледяном обрыве, он подошел сзади, просунул голову через мое плечо, посмотрел вниз, на противоположную сторону, окинул своим загадочным взглядом поперечную льдину и подступ к ней, а потом посмотрел мне в лицо и заскулил. Казалось, он говорил мне: «Скажи, ведь ты не пойдешь в это ужасное место?»

В первый раз я увидел в его взгляде вполне определенно выраженный страх и беспокойство. А интонация его голоса была настолько жалобная, что я совершенно бессознательно стал успокаивать его, как ребенка.

— Перестань бояться, глупыш, — говорил я ему, — быть может, мы и переберемся благополучно, хотя это и будет трудно. Знай, что в этом суровом мире ни один прямой путь не дается легко. Мы должны рисковать нашей жизнью, чтобы спасти ее. В худшем случае мы поскользнемся и сорвемся, но какая великая могила примет нас!

Мои увещевания не подействовали на Стыкина — он вытянул шею, закинул голову и стал выть. Потом посмотрел еще раз испытующим взглядом на чудовищную пропасть, повернулся и ушел, по-видимому чтобы найти другую переправу.

Когда же, разочарованный в своих поисках, он вернулся обратно, я уже сделал шаг или два вперед. Я не мог оглянуться назад и только слышал его душераздирающий вой, которым он, видимо, оплакивал меня, убедившись, что я решился на эту ужасную переправу.

А когда я достиг противоположной стороны, он завыл еще громче. Он бегал взад и вперед, тщетно пытаясь отыскать другой путь к спасению, затем опять возвращался к краю пропасти со стоном и воем, будто терзаемый предсмертными муками.

Я резко повернулся, делая вид, будто ухожу совсем, оставляя его на произвол судьбы, и скрылся за ледяными утесами.

Но и это не помогло. Стыкин вытянулся на льду и стал выть еще громче, еще безнадежнее.

Мне ничего не оставалось делать, как выйти из засады. Я снова подошел к краю пропасти и суровым голосом крикнул, что я не могу дожидаться дольше, и, если он не пойдет за мной сейчас же, все, что я смогу ему обещать, это прийти за ним на следующий день. Я предостерегал его, что, если он вздумает вернуться обратно в лес, волки растерзают его…

После этих наставлений я снова словами и жестами стал торопить его скорее бежать ко мне.

Стыкин прекрасно знал, что я не шучу. И вот с храбростью отчаяния, затаив дыхание и не издавая больше ни единого звука, он припал к краю обрыва, соскользнул в углубление, сделанное мною для колена, крепко прижимаясь ко льду, как будто стараясь использовать трение каждого волоска своей шерсти.

Взглянув вниз на первую ступеньку, он сжал свои лапки все вместе и стал скользить медленно-медленно через край и вниз на ступеньку. Забрался туда всей четверней, почти стоя на голове.

А затем, совсем не поднимая своих лап, насколько я мог разглядеть сквозь снег, он медленно соскользнул через край этой ступеньки на следующую, затем на третью и так далее все тем же способом, пока наконец не достиг начала моста.

Теперь же с равномерностью медленно вибрирующего маятника он стал поднимать свои лапки, как будто считая и отбивая такт: раз, два, три.

Сопротивляясь порывам ветра и сосредоточенно делая каждый шаг, он достиг наконец подножия обрыва.

На коленях, перегнувшись вниз, я ждал его на краю пропасти, готовый оказать ему помощь, как только он приблизится ко мне настолько, что я дотянусь до него рукой.

Стыкин остановился в мертвом молчании.

Я так боялся, что он не в силах будет преодолеть препятствие, которое теперь стояло перед ним, — ведь собаки не отличаются умением лазать!

У меня не было веревки. Если бы она у меня была, я сделал бы петлю и таким образом вытащил его наверх.