Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Я смотрю на потускневшие от времени и все еще невыразимо прекрасные фрески храма и слушаю нашего гида, Нихата. Он настоящий эфенди — сдержанный, образованный, остроумный. По его словам, завоеватели-турки поступили на редкость благородно. Они не разрушили храм, а всего только «обратили его в ислам» — пристроили четыре минарета, крест заменили полумесяцем, лики апостолов и золоченые фрески на куполе покрыли слоем штукатурки, «сохранив их, таким образом, для потомства». (Правда, я не очень понимаю: как можно сохранить фрески, замазав их штукатуркой?)

Затем Нихат втолковывает нам, что ислам — продолжение и, разумеется, вершина всех предыдущих религий. Что Христос был предпоследним пророком бога, нечто вроде подмастерья у последнего пророка — Мухаммеда. Ах как лихо он подверстывает христианство в качестве ступеньки к единственно верной религии — исламу.

— В исламе, — продолжает наш гид, — пять основных законов, которые обязан выполнять каждый мусульманин. Вот они: нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед — пророк его. Почитай и бойся аллаха. Пять раз в день сотвори намаз и ритуальное омовение. Раз в году соблюдай месячный пост. Помогай бедным. Соверши хадж в Мекку…

Нихат говорит негромко, но отчетливо слышится каждое слово. В храме великолепная акустика. Айя-София теперь музей. Стучат молотки реставраторов, работают на лесах художники. Еще не совсем освобождены из плена дивные золотые росписи. Поверх них легла арабская вязь. На колоннах храма все еще чернеют огромные щиты с именами халифов: Абубекир, Омар, Осман, Али… Но постепенно возвращается к жизни драгоценное покрытие из смальты. Уже очищены фрески «Иоанн Креститель» и «Дева Мария с младенцем».

Тысячу лет Айя-София не знала равных себе. Но в XVII веке султан Ахмед решил затмить храм, построив напротив него еще более величественную Голубую мечеть с золотыми минаретами. Строить было поручено Синану. Но где взять денег на золотые минареты? Обобрать народ? Синан на это не пошел и выстроил минареты из камня. Разгневанный султан хотел обезглавить ослушника. «Великий! — сказал ему Синан. — Слова «алтын» — золото и «алты» — шесть звучат очень похоже. Я не понял тебя и построил мечеть с шестью минаретами».

Вход в Голубую мечеть открыт всем, надо только снять обувь. Мечеть от порога устлана дорогими коврами. Цветные витражи создают мистическую красоту. Четыре грандиозные колонны несут имена халифов. За одной из них ложе султана. Сюда он приходил по тайной дороге, хорошо помня, что два последних халифа были убиты во время молитвы кинжалом в спину.

В мечети всегда людно. На ажурной галерее в полудреме сидят старики. Возле них, мурлыча и выгибая спины, бродят кошки, любимые животные Мухаммеда, зализывавшие его раны… Узловатые, коричневые руки старцев неспешно перебирают четки, глаза полузакрыты. Это их кейф — покой, созерцание. Смотрю на них и вспоминаю слова Паустовского: «Возможно, настанут времена, когда неторопливое созерцание будет признано столь же необходимым для человека, как сон и чтение».

Во дворе мечети журчит фонтан для омовения. Вообще Стамбул полон фонтанов. Но в отличие от европейских в них нет высоко бьющих струй и мраморных дельфинов. Они утилитарны и по-своему красивы: из ниши в небольшой бассейн вытекает вода. На фронтоне высечено изречение из Корана и имя строителя.

Стамбул часто называют «дитя Босфора», а пролив в свою очередь зовут «восьмым чудом света». Берега Босфора подобны двум половинкам разбитой вазы, соедини — и сомкнутся.

Пролив длиной в тридцать километров выводит Черное море в Мировой океан. Ежедневно по нему проходит до ста судов.

Красив Босфор, но коварен: навигация по нему сложна. В проливе два течения: верхнее, «чертово», несется из Черного моря в Мраморное, нижнее течение разбивается о скалистый барьер и, завихряясь, смешивается с верхним. Много сюрпризов таят для капитанов многоструйные воды Босфора.

Залив Золотой Рог делит Стамбул на европейскую и азиатскую части. На одном берегу аристократический и деловой Бейоглу, на Другом — старый Ускюдаре. У входа в залив громоздится Галатская башня-маяк и метеостанция. О ней сложено много легенд. Вот одна из них. Оракул предсказал дочери султана смерть от укуса змеи. Однажды девушке захотелось винограда, и няня принесла корзину с фруктами. Девушка протянула руку за гроздью, оттуда с шипением выползла змея и ужалила ее. «От судьбы не уйдешь», — говорят турки. А Галатскую башню нередко называют Девичьей.

Бейоглу — район посольств, отелей, банков. Здесь стоят древние крепости с узкими, как прищуренный глаз, бойницами. У памятника Республике проходят национальные торжества. Здесь, на блестящей Истикляль Джаддеси, среди других иностранных представительств высится советское консульство. До революции в этом доме размещалось посольство царской России. Николай I приказал построить дом на русской земле. В трюмах кораблей привезли и засыпали в фундамент землю из России.

Неподалеку лежит Галата — портовая и самая бойкая часть города. Моряки группами слоняются под окнами заведений, где пляшут танец живота и круговой танец с саблями — хорон. Когда-то Галата славилась на весь мир своими «веселыми домами». «За этими витринами, — писал Алексей Толстой, — лежали на коврах и кушеточках жирные девицы… Лежали напоказ, как ветчина, сонно и лениво… Девка должна быть сытая, счастливая. Лизни ее в щеку — сахаром должна отдавать…»

Времена «напоказ» прошли. Теперь все это делается подпольно.

Я иду от Галатского моста по улице, круто забирающей вверх. Неожиданно мелькает славянская вывеска — русский ресторан. Вот он, след эмигрантского Царьграда, где тысячи русских искали спасения от революции и баррикад. В памяти ожили герои Булгакова и Толстого — графини со смятыми лицами, в жеваных платьях; интеллигенты в треснувших пенсне, генералы при орденах, купцы во фраках… Их узнавали по безумным глазам.

Никому в этом городе не было до них дела. Нищие и униженные, ходили они отмечаться к коменданту, морили керосином клопов, грузили багаж на вокзалах, чистили на улицах сапоги, тренировали тараканов для бегов. Небритые, с опухшими лицами, резались в карты, в «железку», матерно ругались и с отчаяния топились в проливе.

Страстно тосковали по Родине. В этом слякотном городе вспоминали морозный Петербург, скрип саней; московский Яр, где «шесть холуев несут осетра на серебряном блюде. Водочка в графинчике, и сам графинчик инеем зарос, подлец. Расстегаи с вязигой, с севрюжкой, при свежей икорке». С ума сойти!..

Кстати сказать, русские эмигранты открыли в Стамбуле первые клубы и рестораны. Под сенью двуглавого орла бородатые швейцары встречали гостей. В табачном дыму хлопала дверь, за столиками клялись и спорили, били бокалы на счастье… Это был пир во время чумы. Шаталась земля, не за что ухватиться… Лишь единицы сумели выстоять, выжить. Остальные умерли в нищете и забвении…