Вадим Артамонов - На суше и на море, 1988 [антология]

А если серьезно, — говорит Таджибек, — вам к моему младшему брату Таманулле надо. У него есть колыбели, которые мы вместе с отцом делали. Впрочем, не только колыбели, но и посуда. По наказу отца Таманулла хранит все это как семейную реликвию, он ведь самый молодой, ему всего пятьдесят пять…

Замечаю на стене небольшую фотографию. Спрашиваю.

Два сына осталось у Шири — один не вернулся с войны, другой, Таджибек, пришел с орденом, участвовал в боях за Берлин, там и получил ранение, лишился ноги. Две дочери связали свою судьбу с родной отцовской землей, где участвовал Шири в организации первого колхоза.

…Быстро летит время. Нам уже снова пора в дорогу.

Прощались у рощи реликтовых деревьев. Мы не поняли вначале, почему Таджибек привел нас именно сюда, пока он не произнес:

— Эту рощу посадил мой отец. Здесь мы берем самшит, из которого и делаем колыбели…

Гул мотора нарушил привычную тишину поселка Кижаба. Но стоило водителю заглушить мотор, как сразу же тишина накрыла нас словно колпаком.

Прочный, одноэтажный, кирпичной кладки дом, к самому порогу которого подступают деревья. Не успеваем открыть деревянную калитку, как появились ребятишки.

— Который тут за хозяина будет?

Вперед робко выступил мальчик лет десяти — двенадцати, но не успел он произнести и слова, как по ступенькам зашелестели чарыки, и мальчик кивнул:

— Моя мама.

В сравнительно молодой еще, с быстрыми и, как нам показалось, даже чуть по-детски озорными глазами женщине легко угадывался веселый нрав. Узнав, что мы из редакции, она тут же начала говорить:

— Я очень люблю читать. Даже когда сижу за маслобойкой — читаю. А если что-то очень интересное, так просто зачитываюсь и обо всем забываю. Соседи шутят: «Наверное, Тайфаниса, у твоей коровы плохое молоко, что ты так долго взбиваешь масло…»

В плотной тени деревьев незаметно появляется резной стол, окруженный стульями, — здесь мы и располагаемся. Гостеприимная хозяйка и ее сын Ширали угощают нас прохладительным напитком — айраном и изумительным по вкусу терпким чаем, настоянным на горных травах.

— Сама собирала, — не преминула похвастать Тайфаниса.

В ожидании Тамануллы завязалась беседа. Кучка ребятишек, лишь пресытилось их любопытство, разлетелась так же незаметно, как и возникла.

Когда Тайфаниса услышала, что мы побывали в селе Сым, она с гордостью воскликнула:

— Там долгожителей — пальцев на руках не хватит! Недавно еще в селе были люди старше Шири на двадцать лет!..

Говорят, Азербайджан — край, где век за возраст человека не считают. Сегодня в республике более двух с половиной тысяч человек, которые перешагнули вековой рубеж. Стосорокапятилетняя Афруз Гасанова, стодвадцатичетырехлетний Гусейн Кулиев, стошестнадцатилетний Муслим Гасанов, ну и конечно же стодевятнадцатилетний Шири Салаев, сын потомственных животноводов, основатель династии резчиков по дереву…

Вскоре появился Таманулла, а с ним молодой человек. Глаза Тамануллы лучились спокойствием и добротой, от чего лицо казалось подсвеченным изнутри теплым и ровным светом. Таким, как он, легко доверяешься, подумал я и сразу спросил Тамануллу, в чем секрет долголетия его отца? И он легко включился в разговор.

— Сколько помню, — голос мягкий, спокойный, — отец всегда много работал — строил дома, сеял хлеб, шил одежду— и сейчас по мере сил работает. Косит траву, мастерит колыбели. Какой еще секрет? — как бы сам себя спросил Таманулла. — Еще, конечно, горный воздух и пища. Отец любит мед и овечье молоко, которое сам и надаивает. Рассказывал мне, что однажды в молодости решил испытать себя: съел две рамки меда и, чтобы охладить тело — от меда температура тела резко повышается, — нырнул в холодный источник. Но он, я думаю, не только испытывал себя таким образом, но и закалял.

По рассказам Тамануллы и Тайфанисы я уже легко мог представить себе Шири и, когда Тайфаниса принесла альбом, безошибочно нашел его фотографию. Показали нам и жену Шири Салаева — Амалию, известную в округе ковровщицу, прожившую долгую — сто лет — и интересную жизнь. Увидел я на фотографии и колыбели. Заговорили о них.

— Всех нас когда-то нянчили в колыбелях… Даже Шири, — философски изрекла Тайфаниса, но молодой человек, пришедший с Тамануллой, возразил:

— Кроме меня. Я родился в Сочи и к колыбелям никакого отношения не имею.

— Зато твоя дочь имеет, — заметила Тайфаниса. — Она растет в колыбели, которую сделал Шири-даи для тебя, Микаил, двадцать пять лет назад…

— Когда ты родился, Микаил, отец был болен, и мы не пустили его в Сочи, — с нежностью в голосе произнес Таманулла.

— А вы не боитесь, что ваше ремесло может исчезнуть? — спросил я Тамануллу.

— Нет. Конечно, сейчас в магазине продаются красивые кроватки, но многие все же хотят, чтобы дети их начинали жизнь в таких вот колыбельках. Так что заказов у народных мастеров хоть отбавляй…

Как может не быть заказов, если к одной из своих дочерей Ширидаи четыре раза спускался с гор — столько в семью понадобилось колыбелей… пока, — в тон мужу сказала Тайфаниса и, показав на вошедшего сына, зачастила: — Когда он родился, Ширидаи не только принес для него колыбель, но и помог разрешить наш с Тамануллой спор, как назвать сына. Я хотела, чтобы в честь моего отца — Али, а Таманулла — в честь своего — Шири… Не знаю, чем бы закончился спор, если б не свекор. Он рассудил как мудрый человек: «Назовем мальчика Ширали — тогда мы соединим имена двух старейшин наших родов». Так и сделали.

Заплакала дочь Микаила, и Тайфаниса поспешила к ней. Таманулла предложил посмотреть колыбели и посуду, которые он изготовил вместе с отцом. Мастер распахнул дверь пристройки, примыкающей к дому, и на нас пахнуло запахом старого дерева. Но вот Таманулла вытащил на свет семейную коллекцию, и засветились на солнце решетчатые стенки колыбелей, заиграл яркими красками орнамент. Мы с Вагифом потянулись к фотоаппаратам…

Утомленное за день солнце уже прилегло на вершину горы, и мы невольно залюбовались красотой вечернего пейзажа.

Потом Таманулла повел нас по поселку и предложил взглянуть на центральную усадьбу субтропического совхоза с вершины горы. Когда поднялись, он сказал:

— Если и есть на земле рай, так это здесь. — И показал вниз:.

Слева, почти к самому поселку, сбегали ряды апельсиновых деревьев, а прямо под нами — озеро Ловаын, охваченное со всех сторон горами. Заходящее солнце бросало розоватую полосу на воду. Тихо, лишь изредка набегал легкий трепет листьев. Но вот неожиданно подул ветер — и зеленая волна деревьев потекла прямо в небо, а поверхность озера заволновалась мелкими морщинками. Полоса розового света оказалась разломленной, но ненадолго, чтобы, когда все стихло, снова лечь на застывшую воду.