Юрий Скворцов - На суше и на море. 1975. Выпуск 15

Отдохнув, я двинулся дальше. Перевалил хребтинку, и вскоре дорога крутым разворотом вывела меня к поселку. Теперь в устье Кайтыма царили тишина и покой. Я наведался к Григорию.

Он радушно встретил меня, помог сделать замеры. На другой день мы отправились по Бирюсе за несколько десятков километров вверх по течению, в село Федино, где мне нужно было получить на метеорологической станции кое-какие данные. По дороге Григорий вспоминал о приключении на пороге, о том, как Франциск шагнул за борт в полной уверенности, что здесь мелко, и неожиданно весь скрылся под водой.

— А когда втащили его в лодку, — рассказывал Григорий, — он сразу стал ругаться, что не выловили шапку. Ну какая уж тут шапка? — махнул рукой Григорий.

В Федино, получив нужные сведения, я пошел в столовую перекусить. На ступеньках перед входом сидел какой-то человек и задумчиво смотрел на реку. Велико же было мое удивление, когда я узнал в нем Виктора.

— Как ты сюда попал? Давно здесь? — невольно воскликнул я.

Виктор невесело усмехнулся и поведал свою историю:

— Доехал я до Тасеево, стал автобус поджидать. Тут ребята знакомые повстречались, предложили в карты перекинуться, ну и проигрался вконец. А теперь вот в сплавконтору устраиваться приехал. Дадут трактор (ведь я же механик), подзаработаю и домой поеду, — точь-в-точь повторил Виктор те же слова, что и при первой нашей встрече. Словно и не было долгих дней напряженного труда, рачительной, заботливой экономии, которую Виктор вел все это время.

— Ну, а жене-то денег послал?

— Да не успел до почты добраться. Ну, ничего, скоро пошлю, — спокойно закончил Виктор.

Ведь вот как случается в жизни. Был человек хоть и в маленьком, но коллективе — все обстояло прекрасно, а чуть один оказался, словно понесло его сразу течением.

Я предложил Виктору поехать в Черемшаный, помочь нам отправить багаж, а потом вместе уехать. Но он отказался:

— Поработаю в сплавконторе, здесь хорошо платят.

На следующий день я распрощался с Григорием и отправился в Черемшаный. А здесь меня уже ждала телеграмма из института, в которой сообщалось, что мы с Франциском включены в состав Ангарской экспедиции и по окончании работ на Кайтыме нам следует перебазироваться на Ангару. Голубые дороги вели нас дальше — к новым заботам, к новым встречам.

ОБ АВТОРЕ

Зуев Валерий Михаилович. Родился в 1932 году в Москве. Окончил географический факультет МГУ. Долгое время работал в изыскательских партиях гидрологов в разных районах Сибири, в настоящее время — старший эксперт в Госплане СССР. Автор свыше полутора десятков научных статей и нескольких очерков в сборниках «Земля и люди» и «Рыболов-спортсмен». В нашем ежегоднике выступает впервые. Сейчас заканчивает повесть о гидрологах-изыскателях на Ангаре; произведение станет продолжением публикуемой здесь повести.

Очерк

Рис. А. Семенова

У каждого уходящего в море есть свои мотивы. Я знаю человека, который уходил потому, что устал тащить по земле груз давней неудовлетворенности, ничего уже не ждал от привычного круга забот и отношений, и надо было вырваться наконец за его пределы. Как говорил Герман Meлвилл, начиная повествование о белом ките Моби Дике, «всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь… я понимаю, что мне пора отправляться в плавание и как можно скорее. Это заменяет мне пулю и пистолет». Хотя, разумеется, большая часть покидающих твердь земную расстается с ней не по этой причине, а потому, например, что в юности связали себя с «простором свободной стихии», потом уже нет выбора, радует это тебя или заставляет постоянно сожалеть. Уходят потому, что жизнь на судне кажется более привычной, чем земные формы бытия. Потому, что хотят увидеть океан, другие страны. Идут на заработки, надеясь ценой временных перегрузок обеспечить последующее благополучие, — надежда, чаще всего сбывающаяся еще в меньшей степени, чем все остальные.

Как бы то ни было, уходим мы потому, что хотим уйти.

И как бы то ни было, рано или поздно наступает момент, когда мы хотим вернуться.

У одних месяца через три, у других раньше, позже тоска по берегу постепенно подчиняет всё существо, все помыслы. Хорошо помню глаза матроса, который, выйдя из-за праздничного стола, с унынием созерцал полыхающий над безбрежной водной равниной закат и обращался к каждому появившемуся на палубе со словами: «Я тебя понимаю! Земли, земли тебе хочется… Ничего не надо, только бы на траве полежать! Чтобы землей пахло, чтобы какая-нибудь осина шумела… Я-то тебя понимаю…»

И как много несут тогда в себе короткие дни стоянок! Удовольствие от первых шагов по твердой земле… Радость видеть новые яйца, впитывать шумы, краски чужого города, эти запахи трав после того, как мир твой многие месяцы был замкнут линией фальшборта, а взгляд скользил по пустынному горизонту… Короткие, праздничные видения земли, сотворенные не столько реальностью, сколько ожиданием. Живя на земле постоянно, мы никогда не ощущаем так остро ее изменчивую прелесть, никогда мгновенные впечатления дня не имеют над нами такой власти. И может быть, стоит уходить даже только для того, чтобы возвращаться.

Что же это такое — привычное и удивительное, имеющее пределы и бездонное, что называют памятью?

Вот ты полулежишь на тахте праздно, перед тобой пишущая машинка, стол, старое с потертым лаком пианино марки «Carl Haas», стена с морскими картами и фотографией парусника. Все весомо и зримо. Но всего этого вроде бы и нет. Будто погасили свет. И темный экран, и ты — одинокий зритель. И вдруг откуда-то — откуда? — слабый луч, дымная полоска света. И на экране засветилось, погасло, задрожало, что-то мелькает, обрывается и опять возникает — неясное, размытое, как изображение не в фокусе. Белая мгла… стекающая по обрыву сырая мгла, и в ней клубятся деревья… над ними все отчетливее темно-серым силуэтом проступает пирамидальная башня.

И пошло, пошло… Наплывают силуэты, краски просвечивают одна сквозь другую, растекаются, вспыхивают. А вот и звук дали — пронзительный, разрывающий туман крик буксира.

А дальше вечерние огни, размытые сырой и синей моросью, поток машин, поток людей… Вот женщина выходит из машины… уже поставила ногу на край тротуара, приладила длинный ремешок сумки на плече, но еще не договорила, не доулыбалась… И ее смех, обрывки чужой, волнующей французской речи… И мальчик, маленький под большим зонтом… Пожилой мужчина в берете с помпоном стоит на тротуаре, заложив руки в карманы свободной куртки, не видя тебя, а видя что-то, чего ты не видишь и не знаешь… И старый форт, и набережная. Ты идешь, смотришь, и этот людской поток, и улицы незнакомого города, и огни, фигуры, лица сменяются, мелькают, уже не вместить зрению, памяти этого избытка, но тебе все так же хочется идти и жадно хочется видеть, запомнить.