Юрий Скворцов - На суше и на море. 1975. Выпуск 15

Мы подняли лодку и опустили ее на воду. Пока Виктор с лопатой-веслом усаживался на распорку, Франциск придерживал лодку за корму. Наконец Виктор примостился на своей жердочке, опустил весло в воду, и Франциск легонько оттолкнул лодку от берега. Ее сразу подхватило течением и начало разворачивать. Виктор энергично взмахнул лопатой, пирога закачалась и в тот же момент набрала чуть не по самые борта кайтымской воды, а бывший матрос Тихоокеанского флота, крепко ухватившись за черенок лопаты, тихо, без всплеска, соскользнул в реку.

Глубина оказалась небольшая, Виктору было чуть выше пояса, и он проворно выскочил на берег, оглядел зачем-то весло, бросил его на землю и начал стаскивать с себя сапоги и брюки. Лодка тем временем медленно плыла по течению. Франциск метнулся к запасным бонам, плетьми лежащими на воде вдоль берега, выбежал на них и, схватив подвернувшуюся под руку сучкастую ветку, ухватил ею лодку.

Разложив костер, мы отогревали Виктора, сушили его одежду, а заодно и расспрашивали его:

— Ты плавать-то хоть умеешь?

— Да нет, не приходилось.

— А как же на флоте служил?

— Так видишь, служил-то я на линкоре, а там какое плавание.

— Ну, а грести на шлюпках вас, наверное, все-таки учили, ведь как же иначе может быть? — продолжал я допытываться.

— Раза два ходили на шлюпках, а так чтобы специально…

Оставалось только дивиться самоотверженности человека, столь смело пустившегося с нами в многодневное плавание по весенней реке ради заработка для своей далекой семьи.

Пока Виктор сушился у костра, мы с Франциском склонились над лодкой, вычерпывая из нее воду. Неожиданно нас кто-то окликнул. Обернувшись, мы увидели на берегу какого-то парня, который, приветственно махнув рукой, начал спускаться по откосу, направляясь в нашу сторону. Когда он подошел поближе, черты его лица показались мне знакомыми. Парень еще раз дружески с нами поздоровался, и только тут я узнал в нем сплавщика, искупавшегося по нашей вине в реке около Черемшаного.

— Здорово, здорово! — ответил я, невольно улыбаясь при воспоминании о том, как ловко он выскочил из воды. — Ну что, благополучно обошлось купание?

Парень небрежно махнул рукой:

— Да ничего, я привычный. Вот увидел, как вы тут кувыркались с лодкой, — кивнул он в сторону пироги, — дай, думаю, подойду, может, помогу чем.

— Да что ж тут помогать, разве на этакой посудине можно плавать? — донесся от костра голос Виктора.

Наш новый знакомый насмешливо взглянул в его сторону и, не ответив, одним толчком спустил лодку на воду, сел в нее, взял в руки весло, легко оттолкнулся от берега и сильными взмахами погнал лодку вверх по течению.

— Погоди, куда ты? — крикнул я парню. — Нам реку промерить здесь нужно.

— Так бы сразу и сказали, а лодку винить нечего. Надо уметь грести, и любая посудина хороша будет.

Менее чем за полчаса Сашка, как назвал себя наш знакомец, ловко орудуя попеременно то веслом, то рейкой, промерил все поперечники. Поблагодарив его за помощь, мы расстались с ним.

На следующий день мы решили двинуться дальше: Франциск с Виктором вниз по Бирюсе до У солки и по ней вверх, а я напрямик в Черемшаный.

Через несколько дней возвратились в поселок и Франциск с Виктором. Я стал расспрашивать их о маршруте. Франциск по обыкновению отмалчивался, а Виктор охотно делился впечатлениями. Как и было уговорено, Григорий повез их вниз по Бирюсе. Лодка шла хорошо. Но вот вдали показались обрывы береговых скал, сжимающие реку, будто каменные ладони. В этом месте Бирюса кипела на подводной каменной гряде, образующей бурный порог. И как это часто случается, именно вблизи порога мотор зачихал и заглох. Лодка шла недалеко от берега. Несколькими ударами весел Григорий подогнал ее еще ближе, и, когда до берега оставалось всего метра полтора, Франциск схватил чалку (цепь, закрепленную на носу лодки), шагнул в воду, но тут же погрузился с головой: так круто обрывался здесь берег. Лодку несло течением, и не отпускавшего цепь Франциска выволокло на поверхность. Намокшая телогрейка и болотные сапоги тянули ко дну. Кое-как Виктор с Григорием втянули его в лодку. В это время лодка вошла уже в толчею волн. Несколько раз они перехлестывали через борт, и Виктор, по его словам, уже попрощался со всей своей родней. Но порог все же прошли.

— Нет, ребята, опасная у вас работа, хватит, поеду-ка я лучше домой, — сделал неожиданный вывод Виктор.

Мы уговаривали его помочь нам закончить работу, а тогда уже всем вместе и трогаться в путь, соблазняя перспективой бесплатного проезда. Но Виктор был непреклонен:

— На дорогу я заработал, поеду, жена ждет. Завтра машина идет в Тасеево, а оттуда на автобусе до Канска. К вечеру как раз доберусь.

Наутро, тепло распрощавшись с нами, Виктор отправился в путь-дорогу.

После затяжной, холодной весны в Черемшаный пришло наконец летнее тепло. Солнце щедро изливало на тайгу потоки лучей. Поселок утопал в черемуховом цвету. За день воздух нагревался, насыщался ароматом черемухи, а к вечеру, в безветрии, охлаждался, и запахи, растворенные в нем, начинали густеть. Рыба в Кайтыме в предутренние часы поднимала неумолчный плеск, словно опьянев от запахов весны и цветенья, принесенных в реку росой.

Наша работа близилась к концу. Уровни воды стали по-летнему низкими, река ласково журчала на перекатах, как бы стараясь оправдаться за свое буйное поведение в половодье. Франциск отправился в третий, последний маршрут по Усолке, а я собрался снова к устью Кайтыма. После коротких переговоров с местным начальством мне был выделен бурый меринок с громкой кличкой Таежный. Начало пути оказалось довольно неприятным: дорога была песчаной, лошадь то и дело оступалась. Вокруг расстилалось сосновое мелколесье, вид местности был довольно унылым. Но вот дорога пошла на подъем, и вскоре ее поглотила тайга, торжествующая в своем цветении. Как разительно отличается, так сказать, «внешний» вид тайги, когда она предстает взору снизу, от реки, от «внутреннего», когда сам становишься как бы частью этого огромного, емкого ландшафта. Величественна тасеевская тайга. Привольно, словно высаженные рукой садовода, по волнистой равнине разбросаны золотистые стволы сосен, смыкающиеся высоко вверху своими развесистыми кронами. Между соснами — сочные зеленые пятна елей, кряжистые, изборожденные морщинами изжелта-белые стволы берез. Сквозь кроны проникают солнечные лучи, бликами сбегают по стволам, будто играя в пятнашки, прячутся под густые заросли трав и неожиданно высвечивают у самой земли стебли и листья то одного, то другого растения. Поздняя весна нарушила сезонную периодичность цветения, весенние краски смешались с летними и стали потому еще разнообразнее. Яркие розовые и красные пионы перемежались с нежными светло-желтыми лилиями. Голубела герань. Отдельными купами возвышались белые и желтые тарелки соцветий зонтичных. Сочно зеленели искусно вырезанные листья борщевика, соседствующие с продолговатыми, заостренными листьями какалии. Подобно стае разноцветных мотыльков пестрела россыпь цветущего горошка, переплетающего со всем вокруг свои вьющиеся стебли. На полянах ковер анемон — крупных, желтовато-белых, словно вылепленных из воска. В более низких местах, на открытых лужайках пламенел разлив оранжевых шариков купальниц, называемых еще и жарками. Каждый цветок, как рдеющий уголек, а тысячи их создают ощущение жара. Поддался томным ароматам весны и Таежный. Он плелся все медленнее и медленнее, прикрыв веками глаза, и изредка вздрагивал, явно засыпая на ходу. У маленького ручейка мы с Таежным устроили небольшой привал. Я набрал сухих сучьев, запалил костер, вскипятил в котелке чай, перекусил и сел, прислонившись спиной к шершавому стволу кряжистой сосны. Конь, привязанный уздечкой к дереву, понурился и, не обращая внимания на брошенную ему охапку свежей зелени, моментально уснул. Лишь изредка он всхрапывал, вскидывал голову. Меня тоже потянуло в сон, и, чтобы встряхнуться, я встал и немного побродил по окрестностям. Лес вокруг носил следы человеческих рук. На стволах сосен, словно оперенье громадных стрел, обращенных острием вниз, виднелись полосы надрезов. В основании «пера» в дерево были вбиты жестяные желобки с жестяными же воронками. Из желобков в воронки тянулись потеки смолы. В этом лесном массиве собирали сосновый сок — живицу. Из него вырабатывают скипидар, канифоль и другие продукты. Живицу собирают на лесных делянках, предназначенных к вырубке. Особым ножом, укрепленным на длинной палке, делают надрез коры. С каждым годом надрезают ее все ниже и ниже, так как ранее сделанные надрезы затекают смолой. Понемногу растет и дерево. Вот и покрывается ствол «оперением».