Юрий Иванов - На суше и на море. 1974. Выпуск 14

К краю болота осока мешала подойти. Да и не было большого желания идти на риск: кто знает, насколько тверды берега?

Выбежавшая из-за кустов стайка ребятишек остановилась возле нас. Чем-то мы подогрели их веселое настроение, и они, хихикая, обменивались быстрыми фразами. Повернув голову к тому, кто особенно громко хихикал, Поль прикрикнул:

— Рауль, ты что тут делаешь?!

Парнишка с подвижными белками глаз на темном лице, к которому был обращен вопрос, ответил длинной тирадой на местном диалекте.

— Рауль — сын моей сестры, — сказал нам Поль. — Племянник говорит, что она хочет меня видеть по какому-то делу. Сестра живет недалеко отсюда.

Мы выразили готовность подождать нашего гида, пока он не уладит это дело. Втайне мы надеялись получить приглашение сопровождать Поля и посмотреть, как живет местное население. Поль с его врожденным тактом угадал наши мысли.

Мы оглянуться не успели, как уже были на месте. Группа из четырех мазанок примерно одинакового размера образовала своеобразный дворик, который окружала зелень — несколько масличных пальм с замшелыми у основания стволами, широколистные бананы, какие-то кустарники. За их сплетением проглядывали соседние группы домов. На дворике между мазанками стоял очаг с невысокой трубой. Рауль исчез в одной из мазанок. Из проема двери, наполовину задернутой выцветшей занавеской, вышла женщина, повязанная цветастым платком. Ее рост увеличивала высокая прическа. Заметив нас, женщина немного смутилась. Но нескольких слов Поля было достаточно, чтобы исчезла всякая неловкость.

— Антуанетта — моя сестра, — представил Поль.

Лицо у Антуанетты было открытое с мягкими округлыми линиями. Длинная шея, покатые плечи и прямая спина скрадывали полноту.

Обстановка в доме Антуанетты была более чем скромной: большую часть пространства занимали две кровати, накрытые пестрой хлопчатобумажной тканью. На стене висел коврик — небольшой прямоугольник светло-желтого тона с геометрическим рисунком, вытканным коричневатыми и черными нитями.

— Касайский бархат, — сказал Поль.

Он снял со стены коврик и протянул его нам. Коврик действительно был мягким и ворсистым на ощупь. При ближайшем рассмотрении нити, из которых соткан коврик, оказались лубяным материалом наподобие тонкого и мягкого мочала. Но они явно были прочнее.

— Коврик сделан из рафии.

Видя, что это нам ничего не объясняет, Поль добавил.

— Из размягченного волокна пальмы. Касайский бархат очень прочен. В прошлом он высоко ценился племенными вождями, украшавшими им свои хижины.

Антуанетта принесла большую бутыль, наполненную белесой жидкостью.

— Хозяйка угощает нас свежим пальмовым вином, — сказал Поль.

Мы испробовали похожую на разбавленное молоко жидкость. Вкус у нее оказался неплохой — чуть кисловатый. Но портил все запах, довольно-таки неприятный. Дабы не огорчать хозяйку, пришлось все-таки задержать дыхание и выпить стаканчик.

Квадраты неба, видневшиеся в проемы окон, начали краснеть — верный признак того, что через полчаса опустятся сумерки. Поблагодарив хозяйку, мы поспешили к машине.

Через день мы уже покидали гостеприимный Мбужи-Майи. Перед посадкой в самолет тепло простились с Полем, мэром и нашим гидом.

Картина, проплывавшая под нами, была уже не просто скоплением домов и хижин на красно-бурой земле. Теперь она была наполнена для нас большим содержанием.

Поодаль от города виднелся крупный массив вскопанной земли, сплошное красно-бурое поле без следа растительности. Расстояние и дымка, поднимавшаяся с земли, не позволяли различить подробности. Но мы уже знали, что там добывают алмазы…

Об авторе

Усачев Игорь Григорьевич. Родился в 1920 году в Москве. Окончил Московский авиационный институт имени С. Орджоникидзе и Высшую дипломатическую школу. В недавнем прошлом посол СССР в республике Заир, в настоящее время старший советник МИД СССР. Автор ряда статей по отдельным вопросам внешней политики СССР. В нашем сборнике публикуется впервые.

Очерк

Рис. автора

До сих пор не припомню, когда и зачем я поставил черную подковку магнита на стеклянную лабораторную посудину, где содержались крохотные насекомые — мелиттобии. В программу моих любительских исследований никакие биофизические эксперименты не входили: я наблюдал развитие этих крошечных преинтересных созданий в микроскоп, очень симпатичных, но ведущих паразитический образ жизни. Личинки мелиттобий — насекомых, относящихся к обширной группе наездников, — питаются куколками и личинками своих же недальних родственников: ос, одиночных диких пчел, шмелей, а также совсем уж близких собратьев — наездников. Из пораженных мелиттобиями куколок шмелей и ос я старался наплодить побольше паразитов, чтобы затем попробовать заражать ими потомство насекомых-вредителей: пилильщиков, некоторых бабочек и мух.

Работа была интересной, но затруднялась тем, что уж очень малы были мои необычные питомцы. Малы и, несмотря на медлительность движений, очень пронырливы. Они ускользали из сосудов, куда я их заточал, через такие тончайшие щели, в которые едва проходила бумажная полоска. Из заткнутых ватой пробирок мои мелиттобии или благополучно удирали, или, пытаясь вылезти, увязали в вате и гибли. Более приемлемыми для разведения наездников оказались лабораторные чашки Коха, но и то приходилось долго подбирать такие посудины, чтобы крышки входили в них очень плотно.

В чашках лежало по куколке, облепленной личинками паразитов, или же ползали взрослые, уже вылупившиеся наездники — крохотные черные палочки неторопливо передвигались по нижней стороне стеклянной крышки.

И тут подвернулся этот магнит. Кажется, доставая какие-то инструменты из ящика под столом, я машинально положил магнит на чашку Коха. А может, дочурка тут виновна.

Итак, магнит — мелиттобии… Пожалуй, ничего особенного. Но на другой день, взглянув на сосуд с насекомыми, я вдруг замер, потрясенный. Под магнитом, по ту сторону стекла, в точности напротив полюсов, темнели две густые кучки насекомых.

Я не поверил своим глазам и подошел поближе. Нет, это была не иллюзия, не обман зрения. Все до одной мелиттобии в чашке Коха собрались только на двух участках: пара темных сгустков под торцами железной подковки, и пи одного насекомого нигде более! Мелиттобий неудержимо влекло магнитное поле.

Зрелище было завораживающим. Оно живо напомнило мне картину, хорошо знакомую и по школьным учебникам, и по нехитрым детским опытам, которые я, помнится, проделывал когда-то в отцовской слесарной мастерской. Насыпав на листок бумаги железные опилки, что собирал на полу под тисками, я подводил к бумажке снизу такой же вот магнит. Опилки располагались красивым узором, в виде двух соединяющихся веерообразных пучков. То же было и здесь. Плотно, так сказать, плечом к плечу, крошки мелиттобии теснились на стекле под прямоугольными торцами подковки, чуть дальше — пореже. С удалением от полюса число их убывало очень быстро и пропорционально.