Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

Вдруг Федулов остановился, и Виктор ткнулся носом в его рюкзак. Валентин, идущий следом, тоже едва успел притормозить.

— Эт-то что еще? — вполголоса спросил Федулов самого себя.

Из-за плеча ведущего мы увидели: навстречу нам спокойно шагает крупная коричнево-черная медведица, а позади, точь-в-точь, как мы за вожаком, двигался медвежонок.

Разойтись мы не могли. Кто-то должен был отступить.

Ветер тянул сбоку, медведица уткнулась мордой в тропу, но часто оглядывалась, видно, боялась за малыша (который в общем-то уже не был малышом, так, с дворовую собаку), и поэтому заметила нас гораздо позже, чем мы ее. А увидев, никак сразу не могла сообразить, что это за явление. Она остановилась, даже приподнялась на дыбы и все водила туда-сюда носом, вынюхивала и вперед уже не продвигалась. Медвежонок за широким задом родительницы ничего не замечал, вынужденную остановку использовал для игры: спускал камни вниз и с удовольствием смотрел, как летят они, подымая за собой целую лавину камнепада.

Может быть, медведице не приходилось видеть людей так близко да еще сбивало с толку сильно заросшее лицо Федулова и его палка, которую он держал для равновесия поперек груди, отчего существо это казалось ей странным крестом, во всяком случае она минуту-другую никак не могла решить, приближаться или удирать, и вдруг решительно двинулась вперед.

— Давай назад! — испуганно зашептал Федулов, не оборачиваясь.

Но разве так просто развернуться на лезвии ножа? Когда оставалось метров сорок, медведица внезапно поднялась на задние лапы, смешно помахивая передними, тихо рявкнула, потопталась, посматривая то назад, то вперед, но с места не двигалась. И тут ветерок донес ей недостающую информацию. Она вздрогнула, шерсть на загривке поднялась дыбом. Опасность! Еще раз рявкнула что-то медвежонку, развернулась, и он, догадавшись, что объявлена тревога, галопом помчался назад. Она за ним, только оглядывалась: не догоняют ли? А когда тропа кончилась и узкий каменный гребень влился в кустарник, остановилась на мгновение, подняла голову над вереском и, пробурчав что-то негодующее, исчезла со своим маленьким в зарослях мелколесья.

— Вот и все, — сказал Федулов и начал рыться в карманах, чтобы закурить.

— Слышали, как она распекала нас? — спросил сзади Толя, довольный тем, что не убежал и не подал дурного примера. — Кажется, мы даме с ребенком дорогу не уступили…

Теперь мы все жалели, что не успели сфотографировать медведицу. Что за прекрасные кадры могли получиться! Могли… Не знаю, как у других, но у меня почему-то дрожали руки.

— Почему ты не крикнул? — спросил Федулова замыкающий Толя. — Она бы сразу убежала!

— Зачем же пугать животину? Не нападала ведь…

— А сам не испугался?

— В меру. Как и ты.

Мы миновали опасную тропу и сели передохнуть и успокоиться. Вспомнились слова зоолога Дурова о медведях. Он говорил нам:

— Медведь смирный, если его не трогают. И очень любопытный. Из-за этого любопытства ему и достается больше всех. Оленя или там косулю ноги выручают, кабаны дружно кидаются даже на волка, про зубра и говорить нечего, он в обиду себя не даст. А медведь что? Ему бы уходить от людского духа подальше, а он все крутится около жилья да лесных пасек, охота ему посмотреть, что да как, поживиться чем-нибудь. Ну и попадает на мушку.

Уже вечерело, когда мы спустились к безымянной реке. Быстрая, чистейшая, бежала она зеленой змейкой в корытообразном ущелье, занятом смешанным лесом.

Выбрали место для ночевки, окопали, сложили костер.

Утром я встал раньше других, умылся и сел на берегу. Что-то вскинулось над водой. Рыба. Вот еще и еще.

Это была форель.

Ее напрасно искать в речках близ моря. Разве что в Адлере. Там в нижнем течении Мзымты есть специальное форелевое хозяйство. Целая вереница бетонных прудов, куда пустили холодную речную воду. В общем питомник для размножения. В сочинских санаториях нет-нет, да и подадут на обед жареную рыбку — удивительно сочную, свежую и вкусную. Все с аппетитом едят и жалеют, что рыбка маленькая и порции маленькие…

В других же местах по низовьям рек форели не сыскать.

Как ни чисты горные реки, но к устью своему они успевают набрать разных илистых частиц, песка, остатков леса — словом, мутнеют, и вода утрачивает первоначальную чистоту. Мутная вода не для форели. Потому и держится эта привередливая рыба больше всего в верхней половине горных рек, только изредка спускаясь в среднее течение.

Что такое истоки горных рек? Это ручьи-акробаты, прыгающие с камня на камень, через уступы и водопады, сжатые в чертовски узком ущелье или разлитые среди огромных, плохо обкатанных глыб камня, где то воробью по колено, то провальный омут метра на два глубиной, но с такой прозрачной водой, что видно на дне каждую песчинку.

В таких местах и цвет у воды особенный. Когда пасмурно, вода кажется белой на перекатах и темно-синей на более спокойных участках. Если светит солнце, оно пронизывает всю толщу воды, и тогда речка блестит нестерпимо ярким жемчужным светом или вдруг обернется естественной бирюзой и сделается ярко-голубой.

Одну из таких речек на Кавказе так и назвали — Бирюзовой. Другая крупная река северного склона получила название Белой за свою кружевную кипучесть. Почти весь путь через горы бросается она с переката на перекат, вода так перемешивается с пузырьками воздуха, что до самого дна делается пенной, словно крутой кипяток.

Вода холодная до ломоты в зубах. Немудрено: реки питают близкие ледники и снежники Фишта, Оштена и Чугуша, и от солнечного нагрева речки успевают убежать со скоростью автомобиля.

Вот тут и живет, и здравствует кавказская форель. Она не бывает большой, длинней двадцати пяти сантиметров редко кто видел. У нее маленькая головка с темными удивленными глазами и жадный, почти круглый рот. Узкое, подвижное, если можно так выразиться, спортивное тело нежно-серебристого цвета. Спинка чуть темнее, а на боках ближе к спинке два ряда крупных точек: ряд черных и ряд красных. Поначалу трудно понять, зачем они, ведь, наверное, не для того, чтобы привлекать глаз рыболова?

Но если изловчиться и осторожно поглядеть из-за камня в один из прозрачнейших омутов поближе к тому краю, куда падает сверху струя воды, то можно увидеть стоящих головой к течению рыбок. Тогда становится понятным, зачем нужны пятна. Они на серебряном теле точно повторяют красочную картину песчаного дна, где крупицы сурьмы и кварца, сланцев и гранита создают мозаику, присущую только горным речкам. Камуфляж, отличнейшее приспособление к обстановке! Когда же форель плывет — а она это умеет! — ее серебристое тело с мелькающими цветовыми пятнами в движении становится невидимый! повторяя краски струи — не больше. Мелькнет молнией стая, а глаз отметит только рябь на воде.