Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

Только отвернулся старый, как один из озорников прошмыгнул мимо него в ловушку, но не успел, видно, даже дотронуться до приманки, старый козел сбычил голову — и за ним, наказать за баловство: не лезь наперед батьки…

Дверка упала с громким стуком. Стадо мгновенно сорвалось с места, прошелестело по лугу и скрылось. Исчез и сторожевой.

— Есть! — громко крикнул один из ловцов и, уже не таясь, встал, помахал рукой оставшемуся с лошадью. Спускайся!

Вскакиваем, почти бегом начинаем спускаться. Пока обходим крутой склон, старый и малый в ловушке поднимают порядочный шум. Они лупят копытами и рогами по дверке, как палками по барабану, треск стоит изрядный. Но ловушка очень прочная, не сломаешь.

Подошли, посветили внутрь фонариком. Четыре глаза блестят, звери затаились в дальнем углу.

— Давай палку, — тихо говорит старшой.

Просунули палку с веревочной петлей на конце, раза три ее старый рогач сбивал, но все же изловчились, надели веревку на рог, не старику — молодому. Подтянули упирающегося молодца к выходу, двое взялись за веревку.

— А ну, подымай…

Дверка поехала вверх. Еще на аршин не открылась, как из ловушки пулей вырвался старый козел, только камни из-под копыт полетели. И был таков. Зачем он ловцам? В зоопарки молодняк требуется. Посвистели ему вслед, посмеялись насчет расстройства желудка. В это время и молодой спохватился, рванулся было следом, да не тут-то было. Веревка на рогах натянулась, как звонкая струна, взрыл козлик землю копытцами и упал. К нему подскочили двое, один за рога, другой за ноги. Шум, пыхтенье, борьба. Всего-то чертенок килограммов на двадцать весом, но, пока одолели да связали ноги, туренок успел заехать одному по спине копытом, другого рогом задел. Сгусток энергии, удивительная сила и ловкость.

Обмотали пленника старыми телогрейками, подняли на вьюк привычного ко всему мерина и уже в темноте спустились с добычей к своему балагану.

Осторожно развязали поклажу, снова попыхтели, пока втиснули туренка в прочную клетку, вытерли пот и уж только тогда пошли в балаган отдыхать до утренней зари.

Ловушка осталась там, наверху, с открытой дверцей. Не это, так другое стадо обнаружит приманку. И кто-нибудь еще попадется.

Их восьмой по счету пленник не терял времени даром. Всю ночь не давал спать, барабанил копытами по стенкам клетки, испытывая ее прочность. Вытворял и такое: ложился на спину и всеми четырьмя копытами бил по потолку что есть силы.

К утру устал, кажется, задремал. А днем, когда рядом никого не было, осторожно просунул нос сквозь решетку и сухими от горя губами достал свежую траву из кормушки. Что бы там ни случилось, а есть-то все равно хочется.

Вскоре караван вьючных лошадей повез неуклюжие клетки с отловленными турами.

Мы не очень торопились уходить. Все страшно интересно, лесники гостеприимны, в балагане уютно. А тут и погода как по заказу. Небо ясное, тепло, все цветет, первобытная глушь привлекает. и все мы в пять фотокамер снимали неповторимые кадры и удивлялись.

Горную речку Малая Лаба издавна именуют ласкательно Лабенок.

Почему, понять трудно. Лабенок — свирепая большая река. На всем протяжении от ледников Псеашхо у Главного Кавказского хребта и до впадения в Большую Лабу возле станицы Каладжинской Лабенок катится по крупным камням со скоростью курьерского поезда, шумит, гремит, подмывает берега, сносит кусты и деревья, разрушает переправы и мутит свои воды, никогда не бывающие теплыми.

Суровые берега под стать реке. Тяжелы, местами труднопроходимы тропы, расчищенные по ущелью реки, где только и можно как-то пробраться ближе к перевальным хребтам. Вокруг ущелья стоят вовсе уж не доступные горы, крутые, скальные, осыпные, покрытые лесом, который вдобавок ко всему густо перевит колючим ежевичником и лианами. Словом, настоящие джунгли.

Похоже, что Лабенок начинает гневаться уже недалеко от истоков, а всерьез расходится в среднем течении. Там, между Зубровой долиной и старым лесным поселком Третья рота, ущелье резко сужается, его стены делаются почти отвесными, и речка бесится в узеньком ложе, стиснутая каменными громадами из белого известняка. Поток сжимается в упругую, стремительную струю, весь перекручивается, закипает, и, когда смотришь на него сверху, он кажется уже не зеленым, а белым. Так бушует и белеет вода в ведерке над огнем. Только и разница, что в Лабенке — это холодный кипяток.

Тут Балканы. Два перевала.

Белокаменная остроносая гора высотой в полкилометра вдруг наползает с левой стороны и почти перекрывает ущелье, оставляя для реки темную, мрачную щель. Тропа, до этого виляющая около самой воды, крутым, изломанным серпантином начинает подниматься на гору. Грохот воды понемногу затихает, отдаляется, и, только когда останавливаешься, чувствуешь легкое содрогание камня под ногой. То отзвуки вечной битвы внизу.

Перевал этот суров и прекрасен, как дикая песня.

На белых известняках редкими живописными группами прицепились сосенки и пихты. Из каждой щели в камнях, на каждой полочке, в узких поперечных морщинах, отовсюду тянутся к небу неправдоподобные кусты жасмина. Когда они цветут, а это бывает в конце июня, трудно дышать: насыщен воздух ароматом белых скромных цветов. А вид… Словно легкую белую фату набросили на Балканы. Впечатление такое, что лицо вдавлено в огромный свежий и влажный цветочный букет. И наслаждаешься, и задыхаешься в нем. Не будь у перевала исторического названия, его можно было бы именовать Жасминным.

С вершины этой каменной преграды Лабенок внизу, как блестящая стальная полоска, зажатая крутыми зелеными берегами.

Стремительной змейкой вьется он от поворота к повороту, и на всем многокилометровом его протяжении ни одной спокойной заводи, ни одного тихого плеса. Уклон заметен на глаз. Бревно, подхваченное рекой выше этого места, минует Балканы пучком белой, размочаленной щепы. Не поток — зверь!

Выше по течению речку подкарауливает еще одна преграда — Малые Балканы, а уже после них тропа делается мягче, и проводники облегченно вздыхают: к этому времени на лошадиных подковах от двухсантиметровых шипов остаются только короткие, смятые выступы. Голый камень съедает железо за какие-нибудь сорок минут пути.

Лабенок тут выглядит более скромным. Бежит по-прежнему шибко, в русле его все так же лежат плохо обкатанные глыбы, но вода уже не кипит, только слегка белеют зеленые струи, натыкаясь на препятствия. Кое-где проглядывает дно. В чистой воде молнией проносится форель.

А ущелье тем временем распахивается сначала по левому берегу, потом по правому, и перед удивленным взором возникает широкая, красочная долина, которая особенно радует глаз после суровых, подавляющих своей мощью и величием каменных преград перевала.