Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

Она тут же, метрах в четырех ниже уступа, бесится в отполированном каменном ложе и ревет, как десять реактивных двигателей. Вода в ней то зеленая, то белопенная, то холодно кипящая. И чего только не несет она, как только не играет бревнами, сучьями, камнями! Жадный поток, слизывающий все, что плохо лежит у берегов.

Есть два-три места, где можно спуститься к самой воде. Там отмель, но не песчаная — песку тут не удержаться, — а каменная, заваленная глыбами известняка и гранита. Говорить у воды приходится громко, рев потока заглушает слова. Не знаю, можно ли привыкнуть к адскому шуму, но лучше в таком месте форель не ловить. Сама форель, надо полагать, не без страха сердечного проплывает ущельем…

Если в горах прошел дождь, к реке лучше не соваться.

Сорок лет с верховий Курджипса возят лес, там его сильно поубавилось. Вода уже не задерживается. Через два часа после дождя Курджипс вспухает на глазах и становится неузнаваемым. Мутно-коричневая вода заливает отмели, поднимается метра на два выше и ревет уже, как сто реактивных моторов, сотрясая дорогу, воздух, все ущелье. Только и видишь в мятущемся потоке то рваный ствол, то ободранный пень, то какие-то доски, разломленные на куски. Бешеная, ничего не признающая стихия.

Когда мы выходим на другую сторону ущелья к солнцу и теплу, то со значением переглядываемся. Ну и ну… А потом все-таки оборачиваемся, долго смотрим назад в черную теснину, чтобы хорошенько запомнить.

Минуем поселок и решаем до вечера подняться над куэстой, желтой стеной нависшей слева по маршруту. Федулов идет впереди, ему поручено выбрать место для стоянки.

Мы над горами. Сверху долина Мезмая поразительно напоминает теплую ладонь, заполненную разноцветьем деревьев и кустарника. Желтыми пятнами высвечивает скалы цветущая азалия. Горят розовым с белым кусты барбариса и жасмина. Черные острова пихты разнообразят зеленый разлив бука и граба.

Дует ласковый и теплый ветер. Он пахнет далеким морем. За нашей спиной горбятся крутые бока высокогорного Лаго-Наки.

Но мы идем восточнее, в самую сердцевину заповедника.

На нашем маршруте значится гора Тыбга. К вечеру надо быть там непременно.

Гора не очень высокая, но впечатляющая. Внизу она вся черная от пихтарника, жакет на ней травяной, желтовато-зеленый, а серая каменная вершина даже в июле украшена снежными пятнами. Снег держится в цирках, на склонах и гребнях горы. Плотный снег, точнее, слегка размягченный солнцем лед. А на проталинах рядом со снежной кромкой цветут на мокром лугу фиолетовые колокольчики. У них очень короткая ножка, но сам цветок яркий, веселый, так и кажется, вот-вот зазвенит. Тут климатические пояса — жаркий, умеренный и холодный — меняются на протяжении трех километров.

Тыбга с севера опирается на два тяжелых отрога. Первый, западный, похож издали на лыжный трамплин: сверху падает круто, а ниже изящно прогибается до почти горизонтальной, даже чуть вздернутой в конце линии. На этом изгибе отличный альпийский луг, цветы, а ниже и по сторонам — березовые рощи почти до самого дна распадка. По одну сторону отрога бесится холодная и яркая река Безымянка, которой еще долго бежать до своей сестры речки Киши; по другую— страшенной глубины ущелье, заросшее пихтовым лесом до такой степени, что дна не увидишь. Здесь начинается один из коротких, но мрачных притоков Белой — речка Мальчепа. Недоступность ее тальвега хорошо известна егерям заповедника и геологам, которые пробовали искать здесь ртуть.

Второй отрог, восточный, поверху широкий и неспешно падающий к той же Безымянке, с противоположной стороны отвесен, обрывается в ущелье реки Холодной, до которой, если мерить сверху вниз, не менее километра.

Сразу же за Холодной, смутно поблескивающей в зарослях, стоит отвесная зубчатая стена — Джемарук. В бинокль хорошо видны ее черные срезы. Ни один кустик не прижился на мрачной стене. Только подвижные осыпи да на самом дне, куда падают обвалы, — мешанина из камней и мертвых, ободранных пихт.

С вершины Тыбги через седловины проглядывают черные пики Аспидного хребта. Название точное. Он мрачный, неприветливый и страшно крутой. Обойти его стороной — и то надо смелости набраться.

С юга к Тыбге прислоняется горная система величественного Чугуша, вершина которого значительно превышает три тысячи метров.

В этот день мы не дошли до приюта егерей, остановились на ночевку в березняке. Уже занялась вечерняя заря. Стихло. И тогда мы увидели в бинокль туров. Серыми тенями маячили они на фоне снежников далеко за ущельем. Их тут сотни. Пока туры сыты или боятся чего-то, они бродят среди неприступных скал Джемарука. Это их крепость. Но корма там нет. Как проголодаются — через Холодную и круто вверх, на альпийский отрог Тыбги. Здесь привольнее.

Открытые луга выше леса до вечерней зари были пустынны. Туры прятались в березняке. Но вот голубая тень легла на дно ущелья, а отроги еще обливал солнечный свет. Горели анемоны, розовел водяной перец, белели лилии. И тогда вышли туры. Впереди два-три старых рогача, за ними нетерпеливый молодняк, а сзади турихи. Паслись, как все козы, расходясь веером. Острые зубы быстро резали и перемалывали траву, бороды мокрые от росы. Туры нет-нет, да и трясли головами, а сами тем временем шаг за шагом подымались все выше, все дальше от леса, словно там, у крутого обрыва, самая сладкая трава.

На самом деле она там ниже и суше, но зато есть солонец, и он тянул к себе животных как магнит. После сладкой травы им очень хочется соли. Пусть ее мало в просочившейся на поверхность глубинной воде, но туры с наслаждением лизали мокрые камни, землю, топтались вокруг болотца и так размешали его, что на зеленой и цветастой одежде отрога, наверное, все лето будет держаться темное пятно, видное издалека. Толкунец…

Пока стадо паслось, служба охраны не дремала. Два, а то и три старых тура, опередив стадо, успели примоститься на высотках. Им были видны не только ущелья, но и ближние увалы за отрогом. Стояли с завидным спокойствием, как из камня высеченные. Мордочка чуть приподнята, глазищи блестят, все видят. Замерли стражи. И час, и еще сколько-то.

Вдруг свист. Короткий, резкий, будто мальчишка вызывает приятелей, чтобы на речку идти. В стаде, как по команде, поднялись рогастые головы и замерли. Еще свист. Мгновенный разворот, полсотни туров срываются с места, из-под твердых копыт веером брызнули камешки, комья земли. Тела будто летели по воздуху. Прошумели вдоль склона, секунда — и никого. Пустой луг.

Дозорные убегали последними. Большими, редкими скачками. Сделают два-три прыжка, остановятся, повернут бородатые головы с тяжелыми витками рубчатых рогов, снова скачок, боком-боком, чтоб ни на мгновение не выпустить из глаз опасность. Вот и заросли березки. Последний взгляд на луга, треск кустов, и все стихло.