Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

Лолланн — остров сахарных заводов и уютных маленьких городков, таких, как Марибо и Наксков. Здесь можно узнать датчан, простых, сердечных людей. Здесь можно, как это сделал известный датский писатель Герман Банг (1857–1912), когда ему опостылела столица, рано лечь в постель, всласть выспаться, встать с петухами и отправиться на прогулку — каждый день одной и той же дорогой через весь городок к порту и обратно. Эти тихие города мало изменились со времен Банга.

…Когда для обработки свекольных полей стало не хватать рук, рабочую силу начали завозить из Польши. Здесь поселилось большинство рабочих-поляков: и те, кого в Дании застигла первая мировая война, и те, кто остался в этой стране, признав ее своей второй родиной.

Среди польских рабочих, сначала сезонных, затем постоянных, родился и вырос датский писатель Хильмар Вульф [20] С творчеством X. Вульфа советский читатель знаком по его автобиографической повести «Солнечный бродяга». М., 1960. . Он посвятил польским «батракам» много теплых слов, с уважением и пониманием отнесся к их судьбе. В своем романе-трилогии Вульф описал жизнь польских рабочих перед первой мировой войной и в период между войнами.

Роман этот — история сложных взаимоотношений между жителями острова Лолланн (датчане называют их лолликерами) и пришельцами из Польши. Конфликты исподволь улаживаются, и поляки начинают играть существенную роль в крестьянском обществе «свекольных островов». Первый том трилогии озаглавлен «Дорога в Ялизнь», второй — «Хлеб жизни», третий — «День обещания».

Сам Хильмар Вульф нашел свою «дорогу в жизнь» в «польских» городах и городках, таких, как Марибо и Наксков, где начало формироваться сознание польского рабочего. Постепенно из неквалифицированных, бедных, чудаковатых иностранцев образовалась прослойка, оказавшаяся очень полезной для экономической и общественной жизни Дании.

…В своей новой отчизне поляки играют прогрессивную роль, они, безусловно, имеют определенный вес в датском обществе. Понадобилось бы обширное исследование (кстати, уже начатое), чтобы определить взаимодействие столь несхожих характеров, как польский и датский…

И вот я снова сижу в кафе «Фраскати». Передо мной простор площади и громадное из красного кирпича здание ратуши с высокой башней на крыше, построенное в стиле конца XIX — начала XX века. Рядом еще башни — многоэтажной гостиницы «Эспланада» и страхового общества «Абсалон». Площадь полным-полна народу: как всегда летом, здесь много заграничных автомобилей, уйма туристов, порой весьма экстравагантного вида.

Часы на ратуше каждые пятнадцать минут вызванивают несколько тактов мелодии, целиком ее можно услышать через каждый час. Своеобразный мотив, состоящий всего лишь из четырех комбинаций четырех нот, легко запоминается. Эти звуки стали для меня как бы позывными Копенгагена, позывными, будящими сложнейшие ощущения, связанные с этим городом. В свое время я был в нерешительности, не зная, стоит ли упоминать о «копенгагенских колоколах» в моих стихах. Ведь мое восприятие этой мелодии чисто субъективно. Но разве любое слово в стихах не есть всего лишь иероглиф, который слушатель или читатель расшифровывает по-своему? Так было всегда. И я оставил «копенгагенские колокола» в моем стихотворении: пусть говорят каждому то, что он сумеет досказать себе сам.

Хотя с моего наблюдательного пункта глазу доступны только ратуша, площадь перед ратушей и высокие дома вокруг площади, я без труда могу перечислить все, что меня окружает. Итак, сразу за спиной у меня парк «Тиволи», царство безмятежности и добродушного датского юмора, за «Тиволи» железнодорожный вокзал, старый, но просторный, заранее рассчитанный на оживленное туристское движение. Напротив вокзала упирается в небо современное здание скандинавской авиакомпании «SAS» с гостиницей «Меркурий». Бульвар Андерсена ведет мимо Глиптотеки и Научного общества через новый мост на остров Амагер и к аэродрому; а вот там, в едва заметном пролете впереди, — Стрегет, живописный торговый центр, возникший из вытянутых в одну линию маленьких улочек. Улочки приводят к следующей площади и устремляются все дальше и дальше к морю…

Копенгаген — один из самых своеобразных городов в мире. В Копенгагене, если его сравнивать с балтийскими столицами, нет ничего ни от надменности Стокгольма, ни от величественности Ленинграда, ни от экзотики Хельсинки. Нет, Копенгаген не походит ни на какой другой город, он единственный в своем роде, у него собственный стиль. Это неповторимое своеобразие, пожалуй, придает городу Копенгагенский порт, глубоко вдающийся в материк, а вернее, пересекающий его. И вот, идущие по морю суда словно бы проходят сквозь город, корабельные трубы дымят над крышами домов, а самая что ни на есть «портовая» улочка Нюхавн, прижатая к каналу, выскакивает на Королевскую площадь и упирается в официальное, чопорное здание французского посольства — подлинный дворец XVIII века.

Мой самый любимый, «собственный» вид, связанный с тысячью впечатлений, с сокровеннейшей атмосферой северного города, — это вид на Амалиенборг с Бредгаде. Все четыре дворца ансамбля Амалпенборга построены архитектором Нильсом Эйтведом (1701–1754). Эйтвед учился у Поппельмана в Дрездене и, говорят, бывал также в Польше. Не потому ли так близко нам его прекрасное творение?

Королевская резиденция Амалиенборг — это правильной формы квадратная площадь, четыре угла которой срезают четыре одинаковых дворца в стиле Людовика XV. Посередине возвышается очень красивый памятник Фредерику V работы француза Сали. Бронза памятника сплошь покрыта зеленоватым налетом, всадник сидит на искусно вылепленном коне. Датчане утверждают, что это лучшая в мире конная статуя. Всякий раз, когда смотришь на площадь со стороны Бредгаде, за дворцами вырисовываются очертания корабля. Он то стоит на месте, то движется, и чудится, будто его кремовый корпус и черная с красной полосой труба забрались куда-то очень высоко, выше серых крыш Амалиенборга.

Сочетание дворцовых построек в стиле рококо с современными линиями корабельных корпусов вносит особую ноту в городской пейзаж, определяет индивидуальность стиля Копенгагена.

Другой такой штрих — ярко-красные куртки почтальонов. На фоне серых городских стен (особенно в столь частые здесь пасмурные дни) цвет курток словно оживает, приобретая удивительную насыщенность.

Копенгаген не лишен очарования и в туманную, ветреную погоду, когда порой весь день приходится жечь свет. Однако в моих воспоминаниях город живет во всей красе быстротечного лета. Ни с чем не сравнимы длинные летние дни и почти белые ночи, изобилие распускающихся в эту пору цветов — сирени, дрока, жасмина, розы, заполняющие газоны и палисадники, взбирающиеся на заборы, и, наконец, июньские традиционные празднества, полные старинного очарования.