Александр Карнишин - 13 плюс

— А дождь, между прочим, вовсе и не холодный. Вас чему в гимназии учат? Раз на улице холодно, а от дождя пар начинает подниматься, туман такой — значит, он теплый!

Ну, по физике если, то он вроде как прав, этот малахольный Михась. Но физика — это просто книжка такая. Учебник. А город и дождь — это вовсе в натуре город и дождь, а не книжка и не выдумки какие-то. И про кожаные плащи в физике тоже ведь не написано ничего. И про детей, которые пропадают — ни слова. А папка говорил, что вовсе никто и никуда и не пропадает. Он говорил, что в нашем городе ничего просто так не происходит. Как и во всем мире. И если где-то кто-то пропал, то он же где-то сразу же и появился. Вот, например, если бандита какого или даже подпольного революционера арестуют, и их не станет у них дома — они же исчезнут, так? Но они тут же появятся в тюрьме. И в целом в городе все останется, как будто так же, одинаково, вроде как было. Но на самом деле — лучше. Упорядоченнее. Потому что те, кто против народа, обязательно должны быть в тюрьме.

— А этот дождь специально напускают шаманы из дворца. Они там камлают, и приходит дождь. Даже если на дворе полная зима. Все сразу прячутся, поднимается густой туман. И в этом тумане легче работать гвардейцам.

Это говорит Виктор. Он маленького роста, но у него очки, как у черной гвардии — такие же большие. И он очень умный с самого детства. Так бывает. Его даже бить неудобно как-то.

Вот Михася лупить — это совсем другое дело.

— Вот я же что и говорю, — талдычит он. — Это твой отец, получается, в дождь по городу разъезжает и маленьких детей ворует! Ну, раз его никогда в дождь дома не бывает…

И он так говорит «отец», что я ему тут же бью в нос. Потому что откуда ему знать, что такое папка? Он же сам без родителей, вот ничего и не понимает. А левой я мажу и попадаю ему по уху. Но и мне прилетает не слабо. Ухо взрывается острой болью, гудит в голове. Но тут парни наваливаются на Михася, и он сразу бросается в бега. Я не бегу за ним. Я сижу на земле, а Виктор сует мне совсем маленький окурок. На две затяжки, максимум. А я делаю всего одну, киваю благодарно, и передаю ему обратно. Он тоже затягивается. Потом кашляет, выдыхая синий дым, и говорит:

— А дождь все равно будет. Я тоже чувствую.

Они как сговорились с Михасем. Но Виктора лупить нельзя. Он еще маленький. И умный — страсть!

— И чо теперь? — говорю я. — Если дождь — так чо?

— И все. По домам надо.

А все и так уже расползаются по домам. Потому что тучи, и воздух сразу такой густой, и голову как-то… Нет, голова — это от кулака, наверное. Это Михась, гад, удачно приложил своей колотушкой. Бабка его кормит хорошо — вон какой облом вырос. С родителями, небось, таким бы здоровым не был! С родителями всяко делиться надо.

— Ага, — говорю я. — По домам, значит.

Виктор бежит, смешно перебирая короткими ногами. А я прячусь за сарай. Михасю, значит, все можно, да? Он, значит, храбрый такой, да? Даже, может, плащи видел черные кожаные? Хотя, про плащи — это он не говорил. Он только про теплый дождь.

Ну, и где он, этот дождь?

И тут небо проливается. Обрушивается вдруг и сразу. Как в бане, когда папка выливает всю шайку мне на голову, чтобы сполоснуть. Я ору в воду, но кто же тут и чего услышит. Вода по-настоящему теплая. Она приятная, почти как в бане. Поднимается густой туман. Точно, настоящий колдовской дождь.

Я уже хотел попрыгать под окнами по лужам, показать язык и скорчить рожу всем, кто струсил.

Во двор бесшумно въезжает большая машина, из которой молча полезли страшные люди в черных блестящих от воды кожаных плащах. И сразу стало понятно, что плащи у них вовсе не кожаные, а резиновые. Это я очень близко от них оказался. И их всего пятеро. Так что весь дом они окружать и не собираются. Они сразу подходят к нашему подъезду, и двое входят внутрь. А остальные о чем-то разговаривают, сблизив головы в блестящих капюшонах. Один поворачивает голову, и я вижу очки. Как маска на пол лица. А он в эти очки видит меня. И идет ко мне. А мне даже убежать некуда. Потому что тут самый угол.

Я корчусь, втискиваюсь глубже, жмурюсь, чтобы он не чувствовал моего взгляда. Это все знают: если не смотреть на охотника, то он тебя не почувствует. Так пишут в книжках. Но этот черный меня уже видит.

Он подходит и берет меня за плечо. Больно и крепко берет за плечо. Надо было заорать, как под дождем. Так громко, чтобы все сразу услышали. Но я просто не могу. У меня перехватывает дыхание. И еще я плачу, кажется, но дождь смывает слезы, и поэтому совсем не стыдно.

Страшный черный гвардеец тащит меня к подъезду. Как куклу. Я еле успеваю переставлять ноги. А навстречу выводят бабку Михася. Вернее, она сама идет. И сразу в машину. А за ней волокут Михася. И тоже — в машину. Но он меня не видел. Он на бабку свою смотрел. И в окна на двор никто не смотрел — потому что дождь.

А меня гвардеец проводит мимо машины, впихивает в подъезд и указывает пальцем вверх по лестнице.

— Что? — не понимаю я.

А потом вижу за стеклами очков сердитые папкины глаза. И очень быстро убегаю домой — переодеваться и сушиться.

Я сижу дома вечером один, потому что родители на работе. Я закутался в одеяло. Мне тепло и сухо. Рубашка, штаны — все висит на веревке в коридоре.

Я думаю: если завтра хоть кто, хоть даже если маленький Виктор что-то скажет про дождь или там про детей, которые пропадают — ух, я ему врежу. Потому что нечего тут лишнего всякого языками трепать. Учиться пора.

Скоро мы сами станем взрослыми.

При входе в школу на высоком крыльце стоял директор и при нем два дежурных учителя. Они заворачивали всех, кто, по их мнению, был неправильно одет. Мишка хитрый. Он сразу, ещё издали увидев, свернул налево. Он знал, как можно пройти через начальную школу. Там только нельзя было попадаться училкам — сразу к завучу потащат. Борька же вздохнул, но следом за ним не пошёл. Вдвоём там тем более делать было нечего. Он упрямо наклонил голову и пошёл прямо на директора.

Учителя с директором уже второй год так над ними издеваются. То стрижку проверяли и гоняли всех, у кого волосы длинные. А чего гонять? Ну, длинные. Зато чистые! Борька их в хвост собирал, так даже девчонки некоторые завидовали и спрашивали, не конским ли шампунем он их моет. Потом школьная администрация привязалась к разным фенечкам, браслетам и серёжкам. Борька серёжку не носил, потому что не девчонка, а парень. А вот кожаные браслеты-напульсники — было дело. Как раз когда за это стали гонять, тогда он их и надел, намотал плотно на каждую руку. И все равно пробирался в школу. Каждый день — в школу. Потому что учиться он хотел. И учиться любил.

Говорят, что хотеть в школу — это как-то не по правилам. Мол, все должны школу ненавидеть и обязательно мечтать её скорей закончить и забыть, как страшный сон. Но Борьке нравились преподаватели. И история нравилась. И география тоже. И прочие интересные предметы.