Джеральд Даррелл - На суше и на море [1972]

…Ибо страшен будет гнев господа, карающего за неверие!

Лицо говорившего было длинным и бледным. Долгий рейс под палящим солнцем никак не отразился на облике этого человека в полотняной паре и широкополой шляпе. Пряди бесцветных волос свисали на худую шею. Он был миссионером и плыл в Вест-Индию, надеясь приобщить тамошних, погрязших в неверии жителей к истинной благодати. Мимо, распарывая лазурную гладь, прошел германский крейсер, промелькнули стволы орудий, флаг с тевтонским крестом.

— Так вы говорите, ваше преподобие, что кары не избежать? Это печально… — глаза говорившего смотрели вяло и безнадежно.

Миссионер поднял длинный и тонкий палец.

— Сын мой! Милосердие господне безгранично. Молись, служи справедливости, и кара минует тебя.

В воцарившемся молчании Джозеф Конрад прошагал мимо беседующих, кивком ответил на вежливые и подобострастные приветствия. Всего неделя пути, а капитану уже невыносимо тяжело видеть на палубе группки этих людей, слышать их бесконечные разглагольствования о долге и милосердии, о правах белого человека, о служении прогрессу и великой миссии христианства.

Конрад вошел в рубку, с удовольствием посмотрел на мускулистого рулевого, пожал руку вахтенному штурману Виксу, краснощекому и неуклюжему Дэви Виксу, делавшему свой первый рейс. Во всем этом прочном и надежном была настоящая жизнь. А вот в том, чем заполняли свои дни пассажиры, жизни не было.

Как звали тех двух, высадившихся на берегу великой африканской реки для сбора слоновой кости? Ах да, Кайер и Карлье — созвучные имена и различные темпераменты… Сколько красивых слов было сказано о миссии белого человека, о служении долгу. Три месяца спустя представитель компании, прибывший за товаром, нашел холмик над могилой Карлье и повесившегося на перекладине креста Кайера. Помощник фактора негр Макола рассказал о страшных днях, в которых сметались меланхолия и жестокость, подозрительность и жадность, душевная дряблость и взрывы отчаяния… красивые слова, многозначительные символы… За всем этим алчность и пустота. Пожалуй, сушеная треска-миссионер прав, говоря о неизбежности кары. Она должна прийти — всесокрушающая и очищающая. Но не богово это дело, а человеческое.

— Вы любите море, Дейвис?

— Сэр…

— Ладно, ладно, Дейвис.

В этом парне есть что-то от него самого, от Конрада в юности, — доверчивая ли наивность, восторженность ли, безоговорочная ли вера в избранный путь? Но и понимая всю его душевную незащищенность, распахнутость юности, Конрад старался пореже быть вот таким, как сейчас, — обходительно мягким, добродушным. Эти свойства чаще всего от равнодушия. Таким он мог быть с миссионерской и торгашеской сволочью. А юности, искренности и мечте необходима твердая и заботливая рука старшего, верного товарища.

— Внимательнее на вахте, Викс!

— Есть, сэр!

Вставало солнце. Далеко на западе слабо различалось черное пятнышко. Оно словно висело высоко в пустоте за мерцающей голубой вуалью, которая по временам шевелилась, будто плыла по ветру, подгонявшему корабль. Мирная тишина этого волшебного утра была так глубока, так безмятежна, что казалось, будто громко произнесенное слово долетит до самых глубин безбрежной тайны, рожденной союзом воды и неба.

— По-моему, сэр, это какой-то обломок в воде, — тихо сказал Викс.

Конрад сделал несколько шагов по слегка покатому настилу палубы.

— Прикажите положить руль на два градуса правее, Викс. Такие обломки порой похожи на айсберги…

И тут с бака донесся крик впередсмотрящего:

— Люди! Я вижу, вижу их! Там люди!

Судно шло быстро. И Конрад, прижав к глазам окуляры бинокля, отчетливо увидел сидевшие в воде почти вровень с волнами остатки судна, кучку людей, подобие флага, поднятого над обломками рубки. Конрад опустил бинокль.

— Со шлюпкой пойдете вы, Дейвис.

— Слушаюсь, сэр, но…

— Я знаю, вы никогда не участвовали в подобных операциях. Вот потому и пойдете. Распоряжайтесь же!

С зарифленными парусами судно ложилось под ветер. Возле борта, обмениваясь возгласами и вздохами, толпились пассажиры. Стучали по палубе сапоги вахтенных, скрипели тали шлюп-балок, ломко и слегка неуверенно звучал басок Дейвиса. Вот уже шлюпка на воде, вот уже разобраны весла. Конрад, ощущая холодок волнения, облокотился на планшир обвеса. Нет, никогда не сможет он быть спокойным при чужом несчастье, хотя тут-то всегда нужно именно спокойствие… «Фу ты, какие нелепые мысли лезут!» — думает Конрад.

Шлюпка ходко разрезает гладь воды, весла взметнулись двумя четкими рядами.

Когда-то его, восторженного, безоговорочно влюбленного в море юного помощника, капитан вот так же послал со шлюпкой к остаткам погибшего датского брига. Запомнилась обреченность во взглядах людей, их усталая радость, когда они осознали, что не мираж это, а подлинное спасение, потоки воды, глухое колебание бездонных глубин и мрачная сдержанность капитана погибшего судна, готового и завтра, и до конца дней служить единственному делу, которому он отдал всего себя.

Восторженность тогда ушла, но не тревога и страх сменили ее, а глубокое уважение к людям, верным своей профессии. И настойчивое желание быть таким же. Этой ночью Конраду приснилась Польша: занесенные снегом узенькие улочки Кракова, Мариацкий костел, дороги, обсаженные ветлами, соломенные крыши хат и лица крестьян, похожие на лики святых, какими их изобразил на прославленном алтаре Вит Ствош… Сон был томительным, как тоска по несбывшемуся. Кто скажет, придет ли время, когда для того, чтобы служить своей мечте, не нужно будет покидать родину? Наверное, придет. Но об этом не скажет никакой миссионер.

— Они живы, живы! — как вздох облегчения пронесся по палубе возглас.

Люди смотрели друг на друга так, словно это они избавились от смертельной опасности.

Шлюпка уже возле борта. Дейвис Викс, как и положено, на офицерском месте, у руля — бледный, напряженно выпрямившийся. Вот он скомандовал вполголоса, весла послушно легли вдоль бортов. И на палубу, бережно поддерживаемые, начали подниматься спасенные. Застывшие от перенесенных страданий взгляды, изможденные тела, клочья одежды… Капитан, высокий старик в обвисшей, белесой от соли фуражке, отсалютовал Конраду и пошатнулся. Джозеф поддержал его, полуобняв за плечи, принял портфель с судовыми документами, приказал вахтенному проводить капитана в каюту. Спасенным протягивали сухую одежду, кок поил их горячим бульоном.

Погибшее судно было голландским бригом «Гент». Прикрыв пергаментными веками лихорадочно блестевшие глаза, капитан говорил, запинаясь, о том, что пришлось пережить.