Сергей Смирнов - Без симптомов. Повести и рассказы

- Секцию собирал как-то, - вполне непринужденно, без зазнайства признал Игорь Козьмич. - Кстати, Хаген приезжал… Ему ведь в прошлом году Нобелевскую дали.

Игорь Козьмич рассказывал без тени хвастовства. Он быстро освоился в новой жизни, не выглядел в ней нуворишем… и говорил с открытой, доверительной непосредственностью, показывал свои палаты с достоинством невыродившегося, не поиздержавшегося разумом отпрыска боярского рода.

- Хаген… Нобелевская… Прямо еси на небеси, - отвечал ему Ремезов.

- А я, веришь ли, временами тебе сильно завидую, - с мечтательным вздохом сказал Игорь Козьмич. - Думаю иногда, а не бросить ли все к чертям, не махнуть ли… к тебе на Алтай. Тихо, горы, к Шамбале поближе… Организовать там эпидемиологическую службу по последнему слову. В Китай, в Монголию удочки закинуть… Оборудовать все… Тебя - главврачом, а? Крепкое дело, и результат всегда виден: люди на улице здороваются. Меня всегда к земской медицине тянуло, да все как-то за ближайший кусок хватался.

- Зато город заложил, - заметил Ремезов. - И отсель грозишь шведу.

Презрение к «дачному академику» улетучилось: что-то вдруг жалкое появилось в этой неуклюже сгорбившейся снежной бабе. И хотя он говорил без злорадства, Игоря Козьмича задело. Он помолчал и сказал:

- А наверху у меня рабочий кабинет. Потом как-нибудь покажу. Там лестница крутая, покатимся сверху, как ведра.

Когда заперли дверь и спустились на тропинку, Ремезов подождал, пока Игорь Козьмич определенно направился к институту, и сказал:

- Ты мне, Игорь, главного не показал.

- Чего? - Остановившись, скафандр неловко повернулся.

- Лемехово… Ты думаешь, зачем я сюда напросился?

Скафандр, сверкая на солнце, как арктический торос, стоял в зеленой траве неподвижно. Ремезов, отражаясь в зеркальном окошке шлема двойником тороса, терпеливо ждал ответ.

Наконец скафандр пошевелился.

- Больше двух километров… - послышался голос Игоря Козьмича, и по этому предупреждению Ремезов понял, что однофамилец принял вызов. - Не упаримся?

- Я потерплю, - отозвался Ремезов.

В наушниках что-то щелкнуло, и голос Игоря Козьмича позвал:

- Станислав, слышишь нас?

- Слышу, Игорь Козьмич, - откликнулся лейтенант.

- Часа через два захвати нас из Лемехова.

- Так я подброшу, Игорь Козьмич! - удивился лейтенант. - Далеко же.

- Не надо, Станислав, спасибо. У нас по дороге дела. Жду тебя к половине пятого.

И после нового щелчка раздалось:

- Проголодаемся, Витя…

- Да я один могу сходить, - сказал Ремезов, но тут же пожалел о сказанном.

- По одному тут не ходят. - Игорь Козьмич догадался, что на этот раз его не намеревались задеть.

Они обогнули озеро и поднялись в заозерный лес, уже другой, полный не сосен, а дремучих елей с низко отвисшими толстыми ветвями в лохматых рукавах серых лишайников. Ветви опускались в густую рябь высоких папоротников.

Почти всю дорогу шли молча. Игорь Козьмич держался немного в стороне, чутко понимая, что Ремезову хочется побыть в одиночестве.

Здесь, на этой просеке, Ремезов узнавал уже каждую кочку, каждый валун, каждую ложбину, узнавал и радовался, что может наконец оправдаться памятью перед родными местами.

Внезапно он испуганно замер, увидев впереди прислоненный к дереву совсем новый, ярко-оранжевый детский велосипед. В первый миг пришла мысль: мальчишка, собирая поблизости грибы, до смерти напугался топавших по дороге страшил и притаился на пузе в папоротниках.

Ремезов вопросительно повернулся к Игорю Козьмичу.

- Видел уже, - ответил он. - Не пропадет. Потом вернем хозяину. И вот на высоте пологой горы лес распахнулся сразу настежь - и внизу встала вся целиком родная картина. Темные, грузные, с высокими слепыми окнами избы Лемехова, Само озера, сбившиеся у мостков, как осенние листья, лодки, провалившиеся в прибрежный бурьян бани… на том берегу, усеянном голыми и белесыми, как кости, бревнами, - такие же дома Выстры, из которых - то видно было издалека - только два или три были покинуты недавно, а остальные уже не одну зиму стояли остывшие.

Ремезов глянул на левый угол Лемехова, за Бочарную Слободку: валуны виднелись, а раздвоенная береза с канатом на толстом черном суке сгинула…

Ремезов с трудом перевел дыхание, даже успев испугаться, что в скафандре кончается кислород… Потом вспомнил, что дышит воздухом снаружи. Он поискал вокруг себя, куда бы присесть, и, заметив у дороги упав-шую старую ель, осторожно присел повыше, у выворотившихся из земли, спутанных крючьями корней.

Он смотрел на Лемехово, и снова вместо грустных и светлых воспоминаний представлялось ему, как снизу увидели бы их на горке, двух появившихся из лесу «марсиан»: как охнули бы женщины обронив с мостков и воду белье, как вытянулись бы в окна, приложив к бровям руки, старики, как заметались бы с ошалелым лаем собаки, как пустились бы наутек к домам, к матерям ребята и девчонки визжали бы, волоча ревущих малышей и не поспевая за братьями, уже пропавшими по дворе…

Но деревни стояли в безмолвном оцепенении, не пугаясь ничего и не радуясь ничему, с мертвым безразличием принимая любое нашествие.

И тогда Ремезов подумал, что они вроде космонавтов, вернувшихся спустя тысячелетия, когда на Земле уже не осталось никого.

- Пойдем налево, - предложил Игорь Козьмич. - Через кладбище.

Ремезов весь встрепенулся - даже кровь ударила в голову: все, что видел, вспомнил до жердочки, до кустика, а кладбище, скрытое молодым лесным подростом, забыл.

Они перешли через ручей, перевалили через вспаханный бугор, и заросшая горцем тропка привела их и кладбищенскую рощицу.

Ремезов не был на дедовских могилах больше десяти лет. Не был - как забыл. Теперь было стыдно и виниться, говорить про себя или шептать всякие покаянные слова… Лучше уж просто постоять так - может, простят. Сам себя не простишь, хотя и терзаться постоянно от такой вины не станешь…

Однофамильцы, ученые Ремезовы, были первым чисто городским поколением в двух родах. Их отцы до армии росли в Лемехове, а потом канули в городах, так что сыновья отцов были связаны с деревней только их рассказами и еще - летними каникулами. Но и летних месяцев хватило, чтобы душа пустила в Лемехове тонкие, нежные корешки.

Виталий Ремезов был поздним ребенком, свою бабку он совсем не застал, а деда последний раз видел - с рубанком и желтыми стружками в бороде, - собираясь в первый класс. Родители Ремезова прожили меньше деревенского поколения, за их городскими могилами ухаживала старшая сестра Ремезова, и сам он помогал ей недавно, прошлой осенью…

Могилы деревенских Ремезовых были ухожены, оградки заново покрашены, палая хвоя выметена. У крестов виднелись осколочки пасхальных скорлупок…