Сергей Смирнов - Без симптомов. Повести и рассказы

Над кладбищем стоял теплый золотистый свет сосновых стволов.

- Я покрасил весной и у твоих, и у своих, - раздался голос Игоря Козьмича. - А убирает здесь соседка, Марья Андреевна… Ты помнишь соседку-то? Все моего отца ругала за то, что у нас баня в озеро съехала… Вспомнил? Ей уже за восемьдесят. Но бойкая, спуску не дает. Под пасху за мной прямо в институт притопала… я здесь был. Когда, говорит, ограду поправишь, ирод?..

Игорь Козьмич распахнул калитку у своих стариков, осторожно вошел, боясь пропороть скафандр об углы оградки, и, медленно наклонившись, выбросил наружу упавшую сверху на холмик сухую ветку.

- Ну… пойдем? - предложил он. - Как раз успеем по деревне пройтись - и лейтенант на своем танке примчится. .

Ремезов хотел было попросить подождать еще немного, но молча повиновался: сколько ни стой теперь, все равно не настоишься - не оправдаешься, не возместишь так десятилетнее, а, в сущности, тридцатилетнее, копившееся со школьного возраста беспамятство.

От кладбища пошли по дороге к деревне. Ремезов все невольно ожидал, опасался, что кто-нибудь выскочит на улицу из домов, выглянет в окно или хоть трактор догонит или поедет навстречу -,и ему тогда будет очень стыдно посмотреть человеку, конечно же, знакомому, в глаза.

Но не появлялся никто. Некому было провожать их взглядом.

- Твой дом еще ничего стоит, - сообщил Игорь Козьмич. - Мы его немножко подремонтировали! Жить летом можно. А старый шифоньер, ты уж не ругай, я старухе Глазычевой отдал. Она давно на него заглядывалась. Говорит, еще в войну у твоей бабки за телка выпрашивала. Брать теперь не хотела, но я уж соврал, что твоя сестра велела отдать. Ты как-нибудь ей сообщи, чтоб конфуза не вышло… Слушай, я бы тоже теперь посидел… Что-то утомился в этих латах.

И «марсиане» присели в тени, на скамейке у дома старухи Глазычевой, и посидели, вспоминая давнишние затеи, а Игорь Козьмич иногда даже непроизвольно оглядывался на крепкую, крашенную в зеленый цвет конуру, откуда его последние годы не по-доброму встречал взбалмошный старухин пес.

- Ну, тронулись дальше? - Игорь Козьмич грузно поднялся. - Пошли ко мне. Баню покажу новую.

Они стали обходить дом предков Игоря Козьмича - и замерли, как громом пораженные… На соседнем огороде медленно копала картошку пожилая женщина в телогрейке, подпоясанной передником, в резиновых сапогах, в темном шерстяном платке, замотанном, как в холод и ветер, вокруг головы.

- Мать честная! - - воскликнул, приходя в себя, Игорь Козьмич. - Да это же тетка Алевтина! Как же пролезла?! От нее кучка золы должна была остаться… еще за три километра отсюда… Ох ты, мать честная!

Тетка Алевтина, не оглядываясь, подвинула поближе к ногам почти уже полное ведро.

Ремезова вдруг потянуло прыснуть со смеху, но он успел сдержаться.

- Алевтина Павловна! - крикнул Игорь Козьмич, оглушив Ремезова, он, растерявшись, уже не соображал, что кричит в скафандр, а снаружи его не слышно.

Тетка Алевтина с трудом, в два приема, разогнула натруженную и, видно, больную поясницу и, одернув платок у висков, невзначай оглянулась…

Она медленно повернулась к пришельцам, точно не сама, а кто-то взял ее за плечи и повернул. Лопата, постояв чуть-чуть, повалилась на грядки. Руки у тетки Алевтины бессильно опустились и повисли, и сама она как будто стала слабеть и оседать… В глазах ее был не испуг, а покорная обреченность… так, наверно, смотрит женщина, уже смирившаяся с мыслью, что ее вот-вот убьют.

Ремезову показалось, что она шепчет «свят, свят», а в руке уже нет воли перекреститься.

И в этот миг Ремезову вдруг сделалось невыносимо тошно, он стал задыхаться, чувствуя, что больше ни минуты не сможет прожить такой поганой жизнью.

Он стал судорожно нащупывать какие-то выступы, петельки, застежки под шлемом - и вдруг ему удалось что-то потянуть или отогнуть и резко, со злостью, откинуть шлем назад, на лопатки.

- Алевтина Павловна! - вскрикнул он, захлебываясь живым, не пропущенным через фильтры воздухом. - Это же я - Витька! Не пугайтесь! Это же я!

У тетки Алевтины поднялись руки, она улыбнулась растерянно, снова обмерла, снова улыбнулась - и уже нарадовалась, стала отходить от испуга, торопливыми /унижениями распустила на голове платок. Ее, видно, просило в жар.

- Ой, батюшки мои! - наконец в голос ахнула она. - Ой, Витька! Страсть-то какая… Да откуда ж ты?..

Ой, Витька-то… Вернулся наконец. А я-то ж со страсти такой и не признала сразу.

Ремезов стоял, покачиваясь, дышал глубоко, у него темнело в глазах. Из-за спины, из шлема, доносились отчаянные возгласы Игоря Козьмича, но слова только клокотали, булькали в шлеме, как в закрытой кастрюле, и Ремезов еще больше радовался от того, что их нельзя разобрать.

- Ой, Витя-то, вернулся… А я уж думала, живой меня не застанешь, - причитала старенькая уже тетка Алевтина. - Да подойти-то к тебе хоть можно?

- Ой, тетя Алевтина, подойдите, конечно… живой я… Да я сам подойду. - У Ремезова ком подкатывался к горлу, голос срывался, и мутнело, дрожало все в глазах.

Тетка Алевтина, вытирая руки о передник, двинулась навстречу, неуклюже перешагивая через грядки. Она хотела было обнять Ремезова, да испугалась испачкать белоснежный скафандр.

- Витя… вон какой вернулся ты, космонавт…

- Да уж не дай бог кому так вернуться, - пробормотал, себя не слыша, Ремезов.

Они встретились и как-то сумели, невзирая на скафандр, поцеловаться.

- Такой же, - радовалась тетка Алевтина. - Не изменился нисколь. Мальчишкой остался… Семья-то хоть есть?

- Эх, Алевтина Павловна, - отмахнулся Ремезов. - Бестолково живу. Нечем хвастаться.

- На могилки-то ходил?

- Ходил, ходил, - торопливо кивнул Ремезов.

- Вот это хорошо. Не забывай стариков, как приезжаешь… К ним наперво иди.

- Сами-то как здесь? Не болеете?

- Да что болезни, - вздохнула тетка Алевтина. - Старость одна - вот всем болезням и лекарство, не оправдание… А у нас-то вон видишь… явление какое..,

Тут Ремезов спохватился.

- Алевтина Павловна, так ведь сюда ходить нельзя!.. - Он оглянулся на другого «космонавта» и, решив, что весь испуг у тетки Алевтины не вышел, добавил: - А этот тоже наш. Игорь Ремезов.

Тетка Алевтина скользнула рассеянным взглядом по неподвижно стоявшему в сторонке скафандру, как по малозначимой неодушевленной вещи, и снова с любовью и радостью в глазах стала разглядывать Ремезова.

- Я-то знаю, что нельзя, - с виноватой улыбкой проговорила она. - Ты уж не сердись на бабку. Глупая она, картоху ей жаль. Вот думала все: комар этот чумной не станет же картошку в земле кусать, заражать, а я как-нибудь закутаюсь да побегу, он и не догонит… а и догонит - отмахнусь, силы еще найдутся - от комара-то… Девками-то вон в каких платьицах сидели - и нипочем, веток наломаем, разгоним… Да и колеет нынче комар, стынь-то какая теперь по ночам…