Александр Карнишин - Чернуха [Сборник рассказов; СИ]

Пока бежала, пока скользила и боялась лечь и остаться лежать — все было нормально. А тут просто красным по глазам, голова закружилась… Она закрыла глаза, потому что стало мутить.

— Эй, эй! Не вздумай! Он перегнулся через нее, покрутил, приоткрыл окно. Холодный воздух резанул по мокрому виску, выбил судорожный всхлип.

— Ну-ка, ну-ка, — добродушно бурчал седоватый, таща ее под руку к лифту в сумрачном подъезда. — Сейчас мы с тобой все сделаем. А она была — просто никакая. Как подруга говорила — «никакущая».

Ноги подкашивались. И даже голоса не было, чтобы спросить, куда он ее, соственно, тащит. Тащит — и пусть. Все. Масляный щелчок замка. Темная прихожая. Яркий свет в ванной.

Струя воды…

— Здесь побудь. Спокойно, спокойно, не дергайся… Я на кухне посижу пока. И тут ее прорвало. Хорошо, что санузел у него в квартире совмещенный. Потому что даже рассказать кому… Позорище. Как там мама смеялась в таких случаях? «Из всех дыр»? А еще слезы безостановочно. И все, к ним прилагающееся. И сердце… …

— Поживешь у меня три дня. Пока все успокоится. А то ведь — мало ли что. Не зря же они именно к тебе привязались. Так ведь? Мобильный есть? Отдай мне. Отдай. Никуда звонить не надо. Через три дня поедешь к своей маме. Мама у тебя умерла? Горе какое… Соболезную.

Тем более — никуда звонить не надо и никому жаловаться не стоит.

Сама понимаешь: не стоит. Еда в холодильнике. Полотенце банное в шкафу. Вот та комната у меня — гостевая. Диван, шкаф — все в твоем распоряжении. На кухне холодильник, плита. Вот тут аптечка — валерьянки выпей. Постирайся — падала, вижу. Приду вечером. Ключ один, только у меня, чужие тут не ходят. Дверь крепкая. Ни один на свете зверь… Ха-ха. Побудешь немного одна. Надеюсь, выть, как собаки без хозяев, не будешь? Чужих звать? Ну-ну…, - все это монотонно, усыпляющее, на одной ноте. Уже уходя, будто случайно:

— Вот то — моя комната. Туда не ходи. Не надо. Не люблю. Марина выпила валерьянки. Раньше даже запаха ее терпеть не могла.

И свалилась на диван, в чем была. Очнулась от звука открываемой двери. Потом было совместное приготовление ужина. Он четко и грамотно руководил. Сам тоже принимал участие: резал лук, чистил картошку.

Потом сам жарил, пока она сидела, сложив руки на коленях. Выставил бутылку водки. Полную бутылку из холодильника. Нераспечатанную.

— Я не пью вообще-то. Но случай такой — понимаю. Она выпила с полстакана. Проснулась под утро в постели с этим седым. Даже имени его не знает. Докатилась, девушка. Позорище-то какое. И ничего ведь не помнится. Хорошо ли было? Плохо? И как хоть зовут-то его? От звонка будильника дернулась в испуге.

— Тихо-тихо, — погладил он по голой спине. — Это мне — на работу.

А ты отсыпайся. Отдыхай. Осталось еще два дня. Уже уходя, улыбнулся Марине, вышедшей на порог комнаты.

— Вот. Совсем другое дело. Хорошо сегодня выглядишь! То есть, почти хорошо. Ты только в мою комнату не ходи, ладно? У меня, извини, тараканы такие — не люблю, когда ко мне ходят. Дверь чмокнула, замок лязгнул. Хорошая дверь, крепкая. Никакой на свете зверь, ага… Марина тихо ходила по квартире. Смотрела из окна, слегка раздвигая шторы. Кажется, или тут тоже появлялись те, от кого бежала? Вон те двое — не из них? Сердце начинало стучать быстрее.

Ноги опять подкашивались. Она выключала везде свет, садилась на кухне в угол и плакала потихоньку, запивая валерьянку чаем. Вечером вернулся хозяин квартиры. Он рассказывал что-то неспешное и долгое. Тщательно мыл посуду. Марина смотрела на него, такого спокойного, уверенного, хозяйственного… И как-то так само собой получилось, что и вторая ночь была вместе. И без всякой водки. Как-то так вышло. Она даже почти и не уговаривала себя. Потому что уговаривать было легко — все же спаситель. Да и просто, теплее вдвоем. Он был ласков, без претензий на всякое, и не утомителен. Утром, уходя, он улыбался ей. И подмигнул, закрывая уже дверь:

— Ты только не лазь в мою комнату, ладно? Вся квартира — твоя! А у нее — воспитание, между прочим. И не собиралась она по чужим вещам лазить. И даже смотреть не будет, как он устроил свой быт.

Может быть потом… Она чуть не рассмеялась. Ишь, уже о «потом» задумалась? Ну, женщина — что еще говорить о себе. Все ужасы забылись. Почти. А то, что не принц вовсе… Ну, какой ей принц, в самом деле? Не девочка уже — в принцев верить. А вот же, спас. Помог. Хоть и не на белом коне, а на черной машине. И, если подумать, тоже ведь рисковал. Не ради себя — ради нее, совсем тогда незнакомой. Марина готовила сегодня на ужин паровые котлеты и белый рис. Он же не молодой, значит, нужна хорошая здоровая пища. Полезная.

Готовить ее учила мама, и готовка получалась на славу. Запахи текли по коридору, стучал нож, шумела вода. Она даже не расслышала, напевая, как он вернулся. Встал, не разуваясь, в дверях кухни. Нахмурился:

— Я же говорил тебе, чтобы не лазила в мою комнату!

— Ты что! Я и не думала! — она даже не обиделась поначалу, а только слегка удивилась.

— Чтобы женщина, да не заглянула? Не верю, — он был спокоен и улыбчив. — Ну, а если даже не смотрела, так сейчас, значит, и посмотришь. Берите ее, ребята! Как-то ловко, сразу все, в кухню втекли те, странные и страшные, что гнали ее по дороге, что пугали своим спокойствием и улыбочками… Такими же улыбочками, как у седого! Ни крикнуть, ни…

— О, смотри, смотри, обтекает… Баба, блин. В общем, так. Вы мне, ребята, натуральную блондинку обещали. А эта — крашеная. И жопа у нее толстая. Забирайте ее, нафиг, себе. Только фото, давай, сделаем на память. Тащи ее сюда, под свет! — скрипнула дверь той комнаты. Темнота озарилась светом софитов. Фотографии на стенах. Много женских фотографий. Страшное черное кресло посередине.

В духоте и толкучке голоса сливались в монотонное жужжание. Никто не говорил громко. Вполголоса переговаривались с ближними в очереди:

— А какие еще документы требуют?

— Паспорт, вроде…

— И все? А военный билет или там справки какие-нибудь? Очередь, когда в ней стоят одни мужики, всегда негромко разговаривает. Это женская очередь — молчаливая. Женщины рассматривают друг друга, то есть враг — врага. Такое у них всегда выражение лиц, что все в очереди — их личные и непримиримые враги. И все только и ждут, чтобы кто-нибудь открыл рот. Ох, тогда они выдадут всю информацию, что думают об этих ничего не понимающих и ничего не знающих понаехавших глупых телках! Вот если очередь «смешанного типа», то есть в ней и мужчины и женщины, то тогда женщины разговорчивы и улыбчивы. Они расцветают и показывают свою красу и мудрость на сером фоне остальных ничего не знающих и не понимающих, да еще и понаприехавших и понаостававшихся с каких-то странных причин, да и ноги у нее кривые, кстати, а грудь-то, грудь… Нет, ты на меня погляди! Я, вон какова, и как красиво говорю! Правда как раз мужики в этой очереди с женщинами отмалчиваются чаще и смотрят понуро куда-то в сторону. Ничего не понимают они в настоящем стоянии в очередях! А когда в очереди нормальные мужики… Тут вот однажды была такая очередь в местном участке. Стояли за штрафами от дорожной полиции.